Для некоторых авторов амплуа «клиотерапевта»6 кажется пропуском в классики историографии. Ради этого они берутся доказать недоказуемое. Скажем, трудно представить событие более унылое, чем поражение в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Оказывается, однако, что и здесь можно «проявить себя»: Россия войну вовсе не проиграла, ресурсов было более чем достаточно, при желании можно было сбросить противника в море. Война не проиграна! Ну а пол-Сахалина было отдано Японии не иначе, как от имперских щедрот. Понятно, что такие «открытия» делаются для того, чтобы быть замеченными власть предержащими. Выдавать желаемое за действительное политически выгодно.

В тумане былого и сутолоке настоящего «вдохновляющие» мифы помогают отринуть «проклятое прошлое». И неважно, что они не стыкуются с реальностью. Это начальная часть самопознания. Путь к истине пролегает сквозь череду «соблазнов», порожденных лукавством заведомо слабого разума.

Впрочем, куда интереснее старых, как мир, военных мифов нынешние историко-политические мифы. На их почве разгораются настоящие сражения между современными либералами и «патриотами», вкупе с коммунистами. И это не «бои за историю», это бои за монополию распоряжаться формированием исторической памяти.

Так, в свое время либералов новой формации пленила фигура П.Б. Струве: в известные времена феномен вероотступничества смотрится вполне привлекательно. Напомним, что Струве, бывший социал-демократ, сочинивший манифест I-го съезда РСДРП, превратился в ведущего автора «этапных» для российской либеральной идеологии сборников «Проблемы идеализма» (1903), «Вехи» (1909), «De profundis» (1918). В общем, каждый из сборников отражал очередной этап исторических неудач российского либерализма. Однако некоторые авторы уверяют, что первый из перечисленных сборников знаменовал глубокую «перемену настроения» в широких общественно-политических кругах и вызвал «неожиданно сильную, сочувственную и враждебную, обширную и непредсказуемую цепную реакцию во всех лагерях общественной мысли…»7 На рубеже веков появление таких мятущихся фигур, как Струве, было неизбежно. Но стоило ли этого enfant terrible русского либерализма возводить на столь высокий пьедестал?

Конечно, Струве стал необходим в качестве антипода Ленину: в тени потускневшего кумира вырос его культовый «преемник». Однако следовало бы подумать о сопоставимости данных фигур – они словно вынырнули из разных психосоциальных измерений. Некогда Струве убоялся «грубого» материализма, им же по наивности спровоцированного. Но если вторжение марксизма – этого злого пасынка стареющего Просвещения – в Россию, влекло за собой столь катастрофичные последствия8, то из этого вовсе не следует, что реальную преграду на его пути мог составить неокантианский «идеализм», предложенный все тем же Струве.

«Вехи» Ленин назвал «энциклопедией либерального ренегатства» – так он воспринимал всех людей, подверженных естественным человеческим сомнениям. Это было заведомо несправедливо, но психологически объяснимо. Ныне эту книгу почитают пророческой, что вряд ли более справедливо. Стоит ли хвалить авторов прошлого, которые фактически подписались под историческим приговором заемному «экстремизму» собственной юности? Строго говоря, «Вехи» – памятник бессилию всей русской интеллигенции: левые ее представители (революционеры) не ко времени подстрекали равнодушный к ним народ; правые (либералы) пытались сторговаться с властью на базе исторически запоздалых законов. Те и другие оказались людьми «вредными» для неизживаемого российского авторитаризма. Но стоит ли радоваться его победе? «Вехи», веховство и современные стенания по поводу того и другого – типичное интеллигентское лукавство разума и блудливость совести, призванные выдать за прозрение собственную капитуляцию. Или апофеоз «историософской» безответственности.