«Русский человек» в своем послании к редактору рассуждает о готовящейся отмене крепостного права и в очередной раз критикует веру Герцена в Александра II и его правительство. В России, пишет он, набирает силу тяжелый и затяжной конфликт между крестьянством и другими сословиями. Этот конфликт может быть разрешен только силовыми методами. По мнению «Русского человека», другого выхода нет, так как крепостные, испытывающие тяжкий гнет со стороны помещиков, находятся в отчаянном положении, а образованная публика не в состоянии помочь простому народу, так как слишком свысока к нему относится и не осознает его проблем. Царская власть, которая должна проводить реформы, не желает и не способна осуществить преобразования в интересах народа. Насильственный переворот представлялся автору наиболее целесообразным, так как он может обеспечить прочные основания для будущего порядка, а любые права, предоставленные императором, не гарантированы, ибо «то, что дается, то легко и отнимается». Напротив, права, завоеванные в ходе революции, могут служить прочной основой нового политического и социального порядка [51, с. 533]. В настоящее время, пишет «Русский человек», крестьяне от отчаянья готовы «взяться за топоры» [51, с. 535], и он приветствует эту решимость: «Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! (…) Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш Колокол благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь!» [там же].

Как известно из переписки Герцена, он высоко ценил автора «Письма из провинции» и ставил его смелость и деятельный характер в пример собственному сыну [20, с. 25]. Публичная позиция Герцена, впрочем, была более критической. Статья была радикальной даже по меркам «Колокола», и, чтобы смягчить ее смысл, Герцен снабдил ее редакторским предисловием, в котором оспорил самые резкие тезисы автора. Он признавал автора единомышленником, пусть и представляющим одно «из крайних выражений [их общего]… направления» [18, с. 239]. Отвечая «Русскому человеку», Герцен писал, что насилие является самым крайним средством, «ultima ratio» [там же]. Следует сказать, что это не противоречило взглядам и его оппонента, который также считал насилие крайней мерой, но в отличие от Герцена утверждал, что других возможностей для улучшения положения дел в России не осталось. Анализируя на примере присланной статьи причины распространения идеи политического насилия, Герцен писал, что чаще всего оно – следствие невозможности уничтожить несправедливые и устаревшие социальные и политические институты иным способом. В других случаях насильственные действия порождают чувство гнева и стремление угнетенных отомстить бывшим угнетателям и не имеют никакой практической цели. «Кровавые перевороты», – отмечал Герцен, – «…бывают иногда необходимы, ими отделывается общественный организм от старых болезней, от удушающих наростов; они бывают роковым последствием вековых ошибок, наконец, делом мести, племенной ненависти…» [18, с. 240].

Герцен считал, что в России нет социально-психологических и политических условий для немедленного восстания, к которому призывал «Русский человек», однако он не исключал их формирования в будущем. Предсказывая революцию, Герцен избегал призывов к насилию. Он подчеркивал отсутствие у русских революционеров единства целей и четкой организации и предупреждал, что затеянная ими революция будет обречена. Необходимо, по его словам, разработать конкретную программу и создать четко выстроенную организацию [18, с. 242]. Герцен не считал себя вправе определять за каждого, является ли нравственным использование насилия в том или ином случае. Он оставлял выбор читателю: «Тогда рассуждать нельзя, тут каждый должен поступать, как его совесть велит, как его любовь велит… но, наверное, и тогда не из Лондона звать к топорам» [18, с. 243].