Российским ответом на всякого рода национальные унижения (внутренние и внешние) переломных времен стала милитаризация – поначалу сознания (и «элит», и народа). В 1990-е все более широкие круги населения охватывало мнение: мир вокруг России – это угроза; ей нужно противостоять, т.е. вооружаться. Сейчас оно стало едва ли не всеобщим.
Разоружение для нашего массового человека больше не является синонимом безопасности, ее залогом. Безопасный мир, с точки зрения наших людей, это мир вооружающийся. В рамках этого «нового» мировоззрения возродились все советские установки: мы – в своем окопе, кругом враги, займем круговую оборону, по возможности будем переходить в наступление44. И: пусть знают! пусть боятся! Эти угрозы адресуем западному – нас отринувшему и унизившему – миру45. При этом «воображаем» его внутренне слабым, надломленным (как учили раньше, «загнивающим») – так полнее ощущение собственной силы.
Любые «гуманитарно» обусловленные действия, сам путь демилитаризации (иначе говоря, компромиссов, договоренностей, т.е. дипломатии, политики) понимаются теперь в России как ошибка. Более того. Только встав на другой путь – конфликтов, угроз, противостояния, мы вновь ощутили себя и в мировой политике, и в истории. Крым стал историческим подтверждением правильности и «победности» реваншистского мировоззрения.
С Крымом к нам вернулось подзабытое историческое чувство: «Мы – русские, какой восторг!». Правда, за восторг приходится платить. И цена растет – об этом напоминает устойчиво падающая национальная валюта. Но мы «не постоим» – у нас ведь, «по-истории», и благополучие временно, и сытость случайна. Да и с «субъектностью» получается в основном на внешних фронтах. А за «временные трудности» ответит «внутренний враг» – тут у нас накоплен богатый опыт…
Все, кажется, наконец, правильно. Мы вновь осознаем себя общностью, и «наше дело правое». Но сейчас особенно понятно: курс на несвободу / изоляцию / милитаризацию – это ошибка. Во всех отношениях.
Мы не удержались в рамках демократической: плюралистической, открытой, «возможностной» – перспективы. И шарахнулись назад, возрождая и воспевая как «органично-традиционное» («нашу норму») полицейско-запретительные, агрессивные, архаические социальные потенциалы. Не видя будущего46, сделали ностальгические воспоминания о советизме / советском едва ли не единственным резоном собственного существования. Но СССР ведь нет, он в прошлом. – Получается, мы пережили свои перспективы.
События последних двух лет лишь создали иллюзию, что формула «назад, в будущее» работает. Что только здесь и возможны согласие, порядок, национальное самоутверждение. Это не так. И то, что «нация» консолидируется против врагов, внешних и внутренних, а не вокруг позитивной программы, нацеливается не столько на развитие, сколько на противостояние, – лучшее тому подтверждение.
В России внутренняя и внешняя политика традиционно тесно связаны, как бы взаимно перетекают друг в друга. Следствием внутренней слабости, надломленности и ошибочной политики «исключения», которую вел в отношении нас мировой гегемон47, стала уязвимость страны для всякого рода опасных заблуждений. Многолетние публичные разговоры об «особом пути», акцентировка нашего антиевропеизма / антиамериканизма, попытки представить себя «хорошей» альтернативой «плохому» Западу ведут к теме войны.
А это тупик. Все ситуации «мировойны» краткосрочны. В конце концов они разрешаются в пользу или мира, или войны. И чем больше разворачивается военная тема, тем ближе мир к катастрофе. Даже ядерное оружие не кажется теперь надежной преградой для мирового конфликта. Да и история ХХ в. утверждает: наличие оружия массового уничтожения – вовсе не гарантия мира. Оно шло в ход, обновлялось и совершенствовалось в обеих мировых войнах. Иначе говоря, война – это не способ «вернуться в историю», «восстановить достоинство» и т.п. В боях за субъектность современной России может быть уничтожен сам субъект.