С Европой связаны фундаментальные интересы России. Но ситуация здесь почти патовая. Периодически возобновляющиеся разговоры о стратегическом партнерстве Европейского союза и России, скорее, оттеняют их взаимное отчуждение. Впрочем, также и взаимное удовлетворение: Евросоюз доволен уже тем, что Россия (в отличие от почти столь же проблемной Турции) даже не пытается претендовать на членство в этом объединении, тогда как Москва может видеть все больше плюсов в том, что ее к этому никто и не подталкивает. Сам институциональный дизайн ЕС (даже с новоприобретенными «президентом» и «министром иностранных дел») фактически блокирует сколько-нибудь существенное сближение с Москвой. Это не значит, что вовсе исключен прогресс на отдельных направлениях, как, например, установление безвизового режима для краткосрочных поездок. Но ожидать каких-то качественных прорывов в отношениях между Россией и институциями Евросоюза (если, конечно, не относить к числу прорывов велеречивые декларации о партнерстве и долгосрочные планы действий) в ординарных обстоятельствах едва ли приходится. Хуже всего то, что участие в ЕС неизбежно ограничивает свободу политического маневра отдельных его членов, включая и самых мощных, с которыми Россия стремится развивать привилегированные отношения на двусторонней основе.

Тупиковая ситуация на европейском направлении может быть преодолена в случае, если внутренние и внешние обстоятельства развития стран ЕС драматически изменятся. Если же динамика процессов в Евросоюзе будет носить рутинный характер, то, очевидно, это интеграционное объединение так и останется «успешной проваливающейся организацией» (8, с. 68). Проект евроинтеграции слишком инерционен, чтобы кто-либо из облеченных властью политиков стран ЕС решился заявить о необходимости завершить этот, безусловно, великий исторический эксперимент. Скорее, напротив, даже при усилении позиций евроскептиков и росте их поддержки среди европейских избирателей громоздкая машина ЕС будет набирать обороты.

Но в конце концов ничто не вечно. И в этом смысле России, ее политической и интеллектуальной элите важно не отворачиваться от ЕС-овской машины, а вести разговор как с ее функционерами, так и с европейской общественностью, т.е. с той силой, с выходом которой на политическую арену Юрген Хабермас и Жак Деррида относительно недавно связывали надежды на «второе рождение Европы» (2). Надежды двух философов оказались преждевременными, но европейская публичная сфера все-таки играет очень важную роль в том, что касается определения ситуации (буквально по теореме Томаса: «Если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям»). Конкретно, в новом определении европейской ситуации интересам России могла бы соответствовать фиксация, по крайней мере, двух вещей:

– Европейский союз не равнозначен Европе;

– другая Европа возможна.

Даже если Россия определяет свою собственную ситуацию как участие в «подъеме остальных», то открытость к широкому диалогу с отдельными странами ЕС и с Евросоюзом в целом должна сохраняться. Более того, в данном случае особенно важна способность генерировать нестандартные идеи и ходы, задающие направления диалогу. В этом смысле можно только приветствовать идею «Союза Европы» (5), которую намерен продвигать Сергей Караганов. Будучи весьма проблематичной в качестве конечной цели, она очень важна процессуально, поскольку может серьезно расширить пространство маневра для России, государств – членов ЕС, других европейских или полуевропейских стран.