– Это – непростое погружение к коралловым рифам. Совершенно не простое, – выпалил американец и был прав. Как минимум потому, что при простом погружении не оплачивают билеты, дешевую, но чистенькую гостиницу, четыре дня пьянки троих мужчин в ожидании спокойных волн, да и вся та секретность – письма вместо звонков, убедительные наказы не соваться в деревню, не общаться с местными, даже телефонами пользоваться было нельзя. Мак Мерфи считал, что мы будем искать новые месторождения нефти, я же склонялся к тому, что где-то там, милях в трехстах, лежит, обросший морским временем, какой-нибудь затонувший корабль времен Второй мировой. А вот Пьер Моро, как указано было в его документах, никогда не высказывал никаких догадок, за исключением той, что и догадкой-то назвать было нельзя.

– Нас интересуют не кораллы, – ответил обиженно Моро.

– Будем искать Атлантиду?

– Увидите. – И всем своим видом он показал, что не желает продолжать этот разговор с такими неблагодарно-перебивавшими его собеседниками.

Вернувшись в номер, я обнаружил очередное письмо с указаниями: «Будьте в полной готовности на пристани Дай Ву в полночь по местному времени».

«Наконец-то!» – подумал я и тут же рухнул, не раздеваясь, на постель. Для сна оставалось часов шесть. А несколько дней пьянства и затем день борьбы с похмельем с помощью вьетнамского кофе – не способствовали тому, чтобы этого несчастного времени хватило на отдых и подготовку. В которую, по сути, входило немногое: вещи мои немногочисленные из своей сумки я не доставал, документы держал при себе, а снаряжение – строго сказали: своего не брать.

***

Моро уже забрался в лодку, а Мак Мерфи еще топтался на причале. Сигарета в его зубах, а точнее, огонек ее мерцал издали, нервно содрогаясь во тьме. Море было спокойным, тихим и спящим впервые за все те дни, что мы топтались на замусоренном берегу. Пьер заметил меня первым, издал приглушенный сигнал, словно далекий крик чайки, и я шел уже на голос, мерцание и еле слышимый плеск. Погрузились, во тьме, не пытаясь даже разглядеть лиц друг друга. Заревел маленький моторчик, мы отправились в путь. Почти до самого рассвета я клевал носом. Лодкой управлял вьетнамец, по виду – местный, и он не проронил ни слова за всю ночь. Мы же молчали, отдаваясь дремоте еще не сошедшего с нас до конца похмелья и усталости многодневного безделья. Каждый прекрасно понимал задачу, свою собственную задачу, поставленную невидимым и незнакомым работодателем. Из всех – думаю, что только вьетнамец и Пьер знали, на какую глубину, где, а главное – зачем мы должны были нырять тем утром и почему именно мы. Наверное, только француз, поскольку вьетнамец был простым рыбаком, я понял это практически сразу по специфичным для данной профессии продолговатым широким мозолям, делившим ладони мужчины пополам, – следам борьбы с сетью и желто-зеленой водой, палящим солнцем, необходимостью, ненавистью к этому морю и благодарностью ему. Он смотрел на него привычно, уверенно, но как-то рассеянно, невнимательно, словно зная каждую его каплю, отдаваясь ему, позволяя, казалось, своим мыслям пускаться в отдельное от его гремевшей лодочки плавание по тем, тогда спокойным, сонным водам. Задачей рыбака было доставить нас в определенное место, точку на воде, в определенное время. И большего ему не хотелось и не нужно было знать.

Солнце возвещало о скором восходе томным розовым свечением на самом острие горизонта. Мак Мерфи курил, изредка сплевывая за борт. Пьер то и дело поглядывал на часы, иногда делая маленький глоток минералки из пластиковой бутылки. «По-видимому, мы опаздываем», – пронеслось в голове, но тут среди игры розовых оттенков и бордовых отражений рассвета показалась маленькая черная точка вдали. Через пятнадцать минут мы приблизились к дрейфовавшему посреди большой воды старенькому, неизвестно как еще не потонувшему, маленькому ржавому рыбацкому траулеру. На палубе не было видно не души. Судно стояло на якоре, хотя я был искренне удивлен этому – так далеко от берега, так коротка якорная цепь у такого рода траулеров, так глубоко здесь должно быть, но…