– Сходите, Сергей Петрович! Они молодые! Больше нашего знают! У них свежие знания, голова еще не остыла от учебы! После ординатуры. И сам случай – интересный. До пенсии далеко. Практика сейчас – все! – стояли у меня в голове ее слова, какими убеждала меня заботливая наставница своего чада.

Дочь ее – Пичугина Валентина Петровна. Я снова почему-то неспроста и не случайно отреагировал на это «П», на букву, с которой начинается ее отчество. Хотя к Валентине Петровне оно не имело никакого отношения. Навязчивая, злополучная мысль появилась у меня в настоящий день намного раньше, как только я почувствовал фальшь в рассказах маленькой бестии. На такую букву начиналось много плохих слов, когда вся история с Маскаевой стала обрастать и пахнуть плесенью, предательством, подлогом. И в то же время нельзя было исключить здесь других вариантов, как лжи, так и правды – о педофилии – но все равно все оно опять начиналось на букву «п».

Валентина Петровна оказалась такой же высокой, плотной, я бы даже сказал, с виду мощной и физически крепкой, как и сама Светлана Анатольевна – ее мать, трудоголик по жизни. Кожа лица у дочери выдалась ей гладкой, с очень легким желтоватым оттенком, как у недозревшего персика. А черты лица, скажем, выглядели не так уж выигрышными, явно не кукольноподобными, чем, собственно, и сама Светлана Анатольевна не отличалась. Черты лица, как и фигуры, у обеих от природы крупные, но не портившие общее мужское впечатление о них, как о женщинах.

– Что же вас здесь смущает, Сергей Петрович? – удивилась Валентина Петровна. Молодая и непосредственная. Со вспыхнувшим румянцем на щеках. Непонятно лишь стало, он появился от усердия, с каким она делала свою работу, а здесь она была похожа на мать, то ли оттого, что я старше ее в два раза, и она не понимала моих сомнений в совершенно очевидной истине. Словно ей приходилось напоминать, или учить меня заново, как первокурсника. Но вся полная картина мне представится ясной, надеялся я, когда освидетельствую объявленного виновника ужасных событий. Я не спешил с выводами.

– Видите ли, Валентина Петровна! Сейчас в камере сидит человек, отец этой девочки. Его подозревают в изнасиловании. Ему грозит срок в двадцать лет тюремного заключения. Тяжкое преступление! Колония строго режима! И пребывание его там будет тоже тяжким. Вы понимаете, о чем я говорю? Вы ведь дети нового времени! Знаете уже все! Многие тайны, которые оставались тайнами для нас, для вас открыты. Перестройка! Демократия! Интернет! Скрыть уже ничего не возможно…

– Вы хотите спросить, знаю ли я, что происходит с осужденными, которые насилуют маленьких детей, и тем более, свою дочь? Знаю! Их насилуют в задний проход, а потом они не чихают и не кашляют, потому что кал у них выпадает из прямой кишки даже при глубоком дыхании. Через растянутый анус или, назовем по-другому, через анальное отверстие.

Мне трудно что-то оставалось дополнить к ее словам. Я исподтишка смотрел на мать девочки. Потом стал смотреть умышленно и целенаправленно. Уже не подглядывал за ней, как прежде. Она была уверенна в правильности выбранного пути. Маска безразличия скрывала в ее душе эмоции и переживания. Но мне казалось, что это напускная маска, безусловно, человека, с трудом удерживающего свои чувства и эмоции. Будто детская маска на Новый год, у которой не оказалось резинки для крепления. Но что же скрывалось за маской? Чувствовала ли Анастасия Петровна что-нибудь, я еще не мог понять. Дальше девочка как-то съежилась и занервничала. Она хотела подняться с кресла, но я не разрешил. Она враскорячку продолжала лежать и обнажать свои женские органы. Вроде как бы я хотел дать понять, что и она сама, свидетельствуемая, в конце концов, подрастет, и, может, станет таким же врачом, и будет честно и безапелляционно судить и давать заключения ложно изнасилованным.