Так я создал свой обонятельный банк. Запахи, эссенции и ароматы за эти сорок три секунды захватывались моими ноздрями и перекраивали эмоциональные горизонты в моей памяти, вызывая образы, воспоминания, опыт, людей; эти ассоциации были нестираемым клеем между ощущениями и временем, острым сверлом, которым можно было копаться в жизни.

С тем же порывом и той же волей я посвятил себя восстановлению цветов и форм. Цифровое изображение дает ложное, реконструированное показание. Жизнь восстанавливается благодаря пикселям мобильного телефона.

Я смотрю на этот хроматический алфавит, расположенный справа вверху моего компьютера в программе Photoshop; сорок маленьких цветных квадратиков, которые должны дать нам представление о безграничных возможностях для раскрашивания нашего воображения. Джульетта, нам повезло, что мы, наряду с рыбами, рептилиями, птицами, пчёлами и стрекозами, можем видеть в цвете, но вместо этого мы каждый день убиваем наш горизонт. Сегодня центробежное действие красного и центростремительное действие синего управляют зрительным восприятием, которое в прошлом всегда было выведено из безопасных законов и передано неопределенной судьбе жизни.

Цвет сегодня плоский, свет и тень больше не играют свою игру на поверхности вещей. Неопределенное, которое становится определенным, больше не существует, но было время, когда работа по уничтожению цвета, созданного светом, и по его созданию, усиленному тенью, раскрывала метафору механизма признания, который находил своё позитивное и регенеративное действие не в свете осознания, а в тени страха.

Удовольствие, которое дарит зрение, – это результат многовековой практики и привычки, от немногих до многих тонов. Сегодня сад, компьютер, предмет одежды, мобильный телефон имеют навязанное послание в своём цвете. Процесс идентификации поглощает различное в уникальном, и поэтому существуют цвета страны, цвета мальчика, цвета девочки, цвета улиц, цвета мобильных телефонов.

Я смотрю в окно на металлические цвета строительных лесов, антикоррозийные краски приобрели те же красноватые оттенки, что и коррозионные участки, с которыми они должны бороться; Система демонстрирует блеск металлических красок и эмалей, чтобы покрыть тело и судьбу вещей, фальсифицируя течение времени. Это обман, десятый отказ от дыхания.

Я хочу вернуться к этим инстинктивным ритмам, к игре детских цветных гласных, я хочу, чтобы этот мир был континентом красок. В течение этих сорока трех секунд я яростно возобновил рисование и живопись от руки, чтобы спасти свою иконическую чувствительность. Оригинальные цветовые пигменты, смешанные с водой, первичные масла заполняли мои линии, смешивались, застаивались, бежали ручейками по холсту, чтобы восстановить мои утраченные эмоции.

Система хочет изменить всё; её диктатура проходит и через наше слушание; поэтому она повысила фоновый шум городов и навсегда отменила ласку воды, шелест листьев, звон колокольни. Так она пикселизировала музыку, убивая аналог.

Я положил старые пластинки, которые взял из отцовского дома, обратно на блюдо и в течение сорока трех секунд слушал с закрытыми глазами, высвобождая свое воображение; неописуемые эмоции оживали. Округлость аналоговой звуковой волны, притупленная и униженная появлением цифровой реконструкции, является для меня беспрецедентным источником эндорфина. Я не потеряю его, пока живу.

Выйди на балкон, Джульетта, и послушай. Это музыка всего лишь нескольких лет назад, и она кажется такой далекой. Вот жуткая, глубокая легкость капитана её сердца Двойника. Волшебные ноты фортепиано Феликса Хауга разносятся по комнате, возникая из жидкого пэда и реверберации ударной установки и бас-барабана. Меланхоличная, ночная труба Курта Малу разрывает воздух, затем звучит глубокий голос Малу. Молоточки фортепиано рисуют уменьшенный аккорд. Всё – волшебство, абстракция, меня окутывает электрический синий цвет, теплый и таинственный.