Больше этого загадочного человека он не увидел. Отправился дед по-обычаю в магазин, да прямо у прилавка и умер. Вечером об этом рассказывал отец, и Максимка весь изъёрзался, нервно торопя окончание ужина. Отпросившись на улицу, и еле отбившись от встретивших его соседских ребят, он, с колотящимся сердцем, побежал к заброшенному дому.

Дверь была запечатана полицейской бумажкой с ярко-синей печатью. Робость, строгим отцовским голосом, приказала Максимке тут же вернуться домой, но мечты о скутере настойчиво, звонкими голосами деревенских подружек, гомонили нестройно, что ничего страшного с ним не случится. Собравшись с духом, и на всякий случай быстро перекрестившись, Максимка сорвал бумажку, сильно толкнул хлипкую дверь. Очутившись внутри, с порога осмотрелся. Гамак слегка покачивался, видимо, от гулявших по дому сквозняков, а в комнате, судя по свежим следам на полу, и разбросанным вещам, совсем недавно побывали люди. Максимка замер от предчувствия неудачи. Он долго шарил за печкой, весь измазавшись в побелке, по-поленышкам разобрал всю дровеницу.. Денег никаких не было. Мальчик сел на гамак, и, от расстройства, почти заплакал. Сидеть было неудобно, поэтому он лёг, думая, сквозь наваливающийся сон, о несбывшихся планах.

Максимку искали почти сутки, нашли только на вторые, хотя и участковый, и родители потом недоумевали, отчего же сразу не обыскали этот заброшенный дом. Нашёл мальчишку местный пожарный, решив поначалу, что Максимка мёртвый. Спал он и вправду, как убитый, так что в местной больнице, с трудом его разбудив, родителям сразу сказали – мол, вовремя вы его нашли, ещё бы немного, не спасли бы. Что да как, выяснять не стали, посчитав, что нашёл, небось, мальчишка спиртное у деда, да и выпил, хотя разводили руками, не зная, чем бы это таким могло быть, что усыпило Максимку так надолго. Мальчик со слезами на глазах клялся родителям, что ничего в доме не находил, но ему не поверили, списав всё на подростковую хитрость и страх перед наказанием.

Через пару дней дом основательно заколотили. Нехитрые дедовы пожитки выбросили, гамак же, как единственно ценную вещь, отдали одной женщине, многодетной, бедной, чтоб дети её не на полу спали.

А потом в деревню приехали из района следователи, забрали эту непутёвую мать в тюрьму. Позже она, правда, вернулась. Арестовали женщину потому, что нашли детей её маленьких, всех троих, утром мёртвыми. Сначала думали, может задушила она их, или отравила, или ещё что. Пьющая она была, сильно, жила без мужа, чудила.. Потом только участковый рассказал по секрету отцу Максимки, что убийцей гамак дедовский оказался, не мать. Экспертиза показала: отравились дети наркотиком редким, и жутко дорогим. Такого не то что в райцентре – в области нет. А может и в Москве. Отправили гамак, на котором Максимка двое суток проспал, тоже на экспертизу. И точно: все верёвки оказались наркотиком этим пропитаны. Вот только деду сны чудесные снились, а Максимка мог и не проснуться. Маленькие же детишки, вечно голодные, стали, видимо, веревки гамака посасывать, и, наглотавшись этой дряни, представились. Откуда у деда взялся этот гамак, знал ли он об его опасной природе, или нет, выяснить не удалось. Отец Максима, слушая участкового, шумно удивлялся, мать тяжело вздыхала, мальчик же, уныло подперев рукой щёку, неспешно думал, что, найди он деньги, гамак бы обязательно сжёг, а значит, и детишки остались бы живы, и он – со скутером.

– Да тащи, клюет же,– Чортяка привстал с раскладного стула,– тащи, говорю.

Я не спешил. Тут всё дело в технике, подлещик может сорваться с крючка, если потянуть сразу. Нужна подсечка резкая, хлёсткая, чтоб наверняка. Я дёрнул удочкой; подлещик сверкнул мокрой чешуей на солнце и упал в траву, изогнув хвост. Я снял его с крючка и отправил в ведро, где лежали уже с десяток свежепойманных рыбин. Чортяка опустился на стул и заулыбался. Он считал меня рыбаком никудышным, но на редкость удачливым. Я, в свои четырнадцать лет, с ним не спорил.