Старушка глянула в сторону иконы, с которой ласково смотрела Богородица, и перекрестилась, словно старое воспоминание пугало ее и сейчас. Саша мысленно улыбнулась: когда-то Антонина Макаровна была атеисткой и членом партии, а теперь в ее доме иконы.

– Господи, Николай Угодничек, до чего же он страшный был! Морда наполовину сгнила, мясо клочьями болтается, а зубы острые, белые! Я это своими глазами видела, вот как тебя сейчас.

– А вы? – Саша не любила лошадей. Она понимала, что они красивы, что в них есть определенное очарование, но лошадь всегда казалась ей чем-то ненастоящим – мороком, за которым скрывается темное, безликое.

В комнате было светло и тепло, в открытое окно скользил запах жасмина, который пышно разросся в палисаднике, но Саше вдруг почудилось, что кто-то накинул платок на ясный день и приглушил все звуки и краски. Наваждение исчезло через мгновение, но Саше все равно было не по себе.

– А я что? У меня ребята, восьмой «А», шесть человек. Я встала, как квочка, перед ними, руки раскинула – врешь, думаю, фашист, не пройдешь. И вот ты знаешь, конь вдруг взял и пропал. Вроде бы только что на нас мчался, и уже нет его. Ох, что было-то, а? Я чуть не упала, еле на ногах стою. Девчонки ревут от страха, мальчишки еще держатся, но у всех носы дрожат. Слава богу, автобус подошел; пока до Ермишино доехали, кое-как опомнились.

Саша сменила тему, спросив про праздник крапивы.

Через полчаса, когда надо было уходить, чтобы не опоздать на автобус, Антонина Макаровна вручила ей пакет с пирожками – «свое, домашнее!» – и Саша, помахав ей, побрела в сторону остановки.

Диалектологическая практика завершилась, вот и замечательно. Теперь ей предстоял обратный путь. Мальцево осталось позади – еще пять километров по дороге, вьющейся среди лугов, и она выйдет к автобусной остановке. Автобус, из которого, кажется, на ходу вываливаются потроха, привезет ее в Мирославль, райцентр, а там пересадка – и уже родной город.

Чем дольше шла Саша, тем легче ей становилось. Сейчас она все воспринимала как обещанное мамой приключение, что подходило к концу, и наконец-то поняла, что освободилась от груза учебы и впереди каникулы. День выдался теплым и солнечным, но не жарким, проселочная дорога широкая и ровная, и идти было одно удовольствие – она подумала, что могла бы так шагать всю жизнь, настолько сейчас все уравновесилось в душе. От травы, названия которой Саша не знала, шел сухой запах, в котором смешивались сладость и горечь, над лугом скользили ласточки, и одинокое дерево на обочине казалось задремавшим часовым в переливах жары. Ветер качал белые головы одуванчиков, и россыпи ромашек звали: погадай, узнай, любит, не любит?

Саше не на кого было гадать. Она рассталась с Артемом после зимней сессии, и с тех пор на личном фронте было полное затишье.

В стороне мелькнуло что-то яркое. Саша остановилась и увидела, как из высокой травы поднимаются девушки в белых рубахах и алых сарафанах. На головах красовались пышные ромашковые венки, и первым делом Саша испуганно подумала: полуденницы. Заложные покойницы, которые караулят поля и луга и разгрызают головы тем, кто работает в полдень. Но девушки вдруг расхохотались, и Саша услышала:

– О, Ромашова! Ты, что ли?

Всмотревшись, она поняла, что никакие это не полуденницы, а третьекурсницы с ее родного факультета – Саша не знала, как их зовут, но несколько раз видела среди участниц кружка народных песен.

– Я. А вы как здесь?

– А мы на фотосессии, – объяснила одна из девушек, светловолосая и пухлогубая. Вряд ли полуденницам нужны были уколы ботокса. – У нас альбом выходит, представляешь? Вот, снимаемся для обложки.