Уборные и душевые – единые на огромный этаж. Многие по этому поводу не «парились» и неделями не мылись и не стирались, а малую нужду справляли с балконов или в окружающих кустах. Вполне в духе местных традиций.

Проживало в таких клетушках по три человека. На вопрос, как они там помещались и спали, ребята объясняли, что происходило всё предельно чётко: сон исключительно на боку и ориентация в одну сторону. Во имя справедливости была введена определённая ротация. Так, первую ночь один спал с краю, второй посередине, третий у стены. На вторую ночь тот, который был с краю, перемещался к стенке, от стенки – в середину, «серединный» – на край. На третью ночь, как можно догадаться, поспавший накануне у стенки передвигался в центр, из середины выдвигался на край, а с краю – к стенке. Подобный круговорот проделывался постоянно. Эдакая близость общения сплачивала «сокамерников» и позволяла удовлетворять различные возникавшие время от времени естественные потребности к обоюдному удовольствию. Подробности, о которых можно было догадаться, я предпочёл не выспрашивать. Зато перестал удивляться, почему мужчины в Индии любят ходить за руку друг с другом. Это особенно бросалось в глаза, когда зрители парочками расходились из кинотеатров после очередного сеанса. Скорее всего, друзья по общежитию, не иначе.

Меня вынесло из общаги, и больше я туда не ходил, хватило ознакомительного посещения. Зато, когда я сам оказался обитателем студенческого кампуса в Париже, разместившись в малюсенькой, но одиночной комнате, не ныл, а наоборот очень ценил те условия, в которых оказался, мысленно содрогаясь от воспоминаний о реалиях и нравах в JNU.

В JNU я проучился один год. За плечами осталось два интересных семестра, первый опыт студенческой жизни, какие-никакие знания и даже вполне приличный средний балл за первый курс, который, правда, никого не интересовал и служил для удовлетворения собственного тщеславия и амбиций.

Семья окончательно вернулась в Москву, где предстояло определяться с дальнейшей перспективой. К тому моменту большинство моих делийских школьных одноклассников уже училось в различных престижных вузах, но я был не особо сведущ относительно того, на что мог претендовать, и абсолютно не ориентировался в существовавших в российской столице учебных заведениях. В силу юности и наивности не занимался анализом особенностей преподавания предметов или сравнением факультетов и уж тем более не интересовался «весом» дипломов разных вузов и перспективами дальнейшего трудоустройства «когда-то очень нескоро». Полученная за окончание средней школы серебряная медаль едва ли в той ситуации могла на что-то повлиять.

Наличествовало необъяснимое, но стойкое желание продолжить начатое лингвистическое образование и освоение французского. В глубине души хотелось в суперпрестижный и от этого недосягаемый МГИМО, где оказалось несколько приятелей, но, трезво оценив свои силы, возможности родителей и отсутствие блата, соваться туда не решился. Ничего другого я особо не знал. В итоге с подачи моей тёти-франкофона выбор пал на другой известный вуз – Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ), который она когда-то сама закончила.

«В народе» он всегда был более известен как «Инъяз Мориса Тореза». Примечательно, что имя французского политика и многолетнего лидера коммунистической партии Франции давно стёрлось из памяти широких масс населения как Франции, так и России и осталось, кажется, только в этом названии. Более чем уверен, что подавляющее число нынешних студентов университета понятия не имеет, кем был этот самый Морис Торез.