– Слушай, а почему ты здесь? – вопрос вырвался сам собой, как продолжение мыслей.

Медбрат взглянул на меня исподлобья и взялся за планшет. Он что-то недолго и быстро писал, а потом протянул мне листок с текстом: "Я работал медбратом в полевой хирургии во время войны. Осколком ранило в горло. Еле выжил. Решил больше не связываться с войной. Сюда меня пригласила Минка". Я улыбнулся.

– Ребята разочаруются, если узнают об этом. Они напридумывали всяких ужасов о тебе.

Впервые на моей памяти Павле улыбнулся. Крупное почти квадратное лицо с мясистым носом и узкими губами озарилось искренней улыбкой. Даже бледные глаза заискрились. Он принялся строчить что-то на листе, который я ему вернул. Скоро я получил ответ: "Я знаю. Сам даже подаю иногда идеи Минке. Она рассказывает при вас что-нибудь жуткое обо мне. Так спокойнее". Я понимающе кивнул.

– Ро́ман, – мы вздрогнули, услышав голос директора, – одевайся. С тобой хотят поговорить.

Павле взял из рук директора серую робу и передал мне. По спине пробежали мурашки.

Решение

Я стоял перед знакомым полицейским. Он допрашивал нас в тамбуре душевой. Седой мужчина с пронзительным взглядом сидел на месте учителя в классе. Он кивнул мне за первую парту и принялся листать папку. А я уставился за окно, глядя на залитый послеобеденным солнцем двор. Там кипела работа: мужчины в грязных комбинезонах таскали мешки с раствором, а несколько парней и девчонок сменили рядом, неся инструменты. Видимо, решили заделать злополучную дыру в заборе. Стоило немного напрячь зрение, и я смог разглядеть, как на противоположном конце двора в окне женского корпуса хлопочет одна из горничных. Директор вышел. Шорох страниц прекратился.

– Ро́ман, да? – он посмотрел на меня прямо, очень пронзительно, как будто к месту пришпилил. – Ты потерял сознание в душевой после нашего разговора. Помню, да. Я – офицер Кёрль, мы с коллегой ведём дело об убийстве Ниро́. Среди его останков мы нашли некоторые вещи.

Он вытащил несколько жёстких хрустящих пакетов, в которых лежали всякие мелочи: самодельный нож, игральные кубики, зажигалка, матерчатый мешочек, который тяжело брякнул, опустившись на стол. Сквозь блестящий полиэтилен можно было видеть, сколько крови на предметах. Я мельком видел эти вещи или похожие в руках Ниро́, но нож помнил хорошо. Не так давно он чиркнул им мне по плечу. Просто так потому, что захотелось.

– Вижу, ты что-то узнал, да? Не торопись с ответом. Видишь ли, меня профессия обязывает читать по лицам. Так что подумай, прежде чем врать.

– Я не хотел врать, – голос снова стал отдавать в хрипотцу, горло как будто сжалось, появилась одышка, – мне почти всё знакомо. Ниро́ носил в мешочке железяки, чтобы, если что кинуть его в кого-нибудь. Кости есть почти у всех парней, которые водились с ним. Зажигалку не видел, он не курил у меня на глазах. А ножом он меня недавно порезал.

– И когда? – Кёрль улыбнулся, уперевшись локтями в стол.

– Неделю назад примерно, – я неловко принялся теребить пуговицы, расстёгивая рубашку, – вот.

На плече остался небольшой розовый шрам. Пришлось тогда врать, что я напоролся на торчащий угол железяки, чтобы Ниро́ не сломал мне что-нибудь за то, что я на него донёс. Офицер подошёл, ощупал жёсткими пальцами моё плечо, надавил на шрам и вернулся на своё место. После его прикосновений на коже остался холод, как будто его пальцы были сосульками. Хотя вроде и не холодные вовсе.

– Да, ты наверняка хорошо знаком с этим ножом. Скажи, за что Ниро́ тебя так не любил?

– Он никого не любил, – я застегнул рубашку и уставился на свои руки, – даже Кисси. Просто ходил и делал больно людям, которые ему казались слабее. Потому что ему это нравилось.