Последним этапом встречи новых жильцов колонии было то, что им всем раздали одежду, обувь и головной убор, похожий на кепку. Чёрные майку и трусы, робы и ботинки складывали на старый стол, перед каждым, кто подходил к столу, приказывая брать и одеваться, что они и делали.

Сергей очень устал от всего, что происходило с ним в последние месяцы с того дня, как он вернулся с выпускного вечера. Дальше начался кошмар и ему казалось, что всё, что происходит, происходит не с ним, это было, как в страшном сне и не было похоже на правду. Юным умом Сергей понимал, что его по-крупному подставили, что друзья предали и он остался совсем один, в этой мясорубке жестокой правды. Только, что он мог? Сопротивляться властям, где как он понял, справедливости добиться было невозможно и противостоять системе в одиночку он не мог? Чувство мести и отчаяния владело им, он мысленно мечтал, как он выйдет из тюрьмы и отомстит всем, кто так с ним поступил. Но от бессилия хотелось выть и он до боли кусал нижнюю губу, а когда становилось очень больно, кусал палец.

– Кого я вижу? Седой? Что ж на воле не гулялось? Что-то ты быстро вернулся. А это ещё кто? Такой молоденький… не чепушила, часом?  – услышал Сергей голос из-за нар, рядами стоящих в огромном бараке, куда провели всех шестерых новеньких.

– Привет честнОй компании! Привет, братва! Бешеный? Ты? Ты же знаешь, мне неволя – дом родной! И попрошу тебя… фильтруй базар, ответ держать придётся. Правильный это пацан, он к братве от Шрама пришёл, а Шрам, ты знаешь, он авторитет и нести пургу не станет, – ответил Седой, вразвалку подходя к сидевшим за длинным, металлическим столом мужчинам. Кто-то сидел в майке, но в штанах от робы, все поголовно лысые. На столе лежали карты и шашки. Сергей смотрел на всех с недоумением, разглядывая серьёзные лица, ловя злобные взгляды. Кто-то, зажав спичку между зубов и посасывая её, смотрел на него, кажется, готовый встать и наброситься с кулаками. Другой дымил папиросой, или самокруткой, сигареты достать было трудно, но в колонии можно было достать всё, что пожелаешь. Иные выжидали развязки.

– С чем его повязали? – прищурив один глаз и сверля другим глазом Сергея, спросил Бешеный.

– На мокрухе повязали! Сынка главного мента замочил! – не смея всё же сесть без разрешения Бешеного, который в тюрьме был положенцем и которому беспрекословно все подчинялись, ответил Седой.

В колонии была своя иерархия, так сказать. Каждый из сидельцев знал своё место и знал, что за невзначай сказанное слово, могли и язык отрезать. Брать чужое, крысятничать, было недопустимо, это строго каралось. Даже спички должны были лежать там, где оставлены. Бешеный открыл глаз и ещё раз, внимательнее посмотрел на Сергея .

– Присаживайся, Седой. Заехал в хату, видать надолго. И этого пассажира зови, пусть присядет. Слон? Тащи шкеру, я угощаю! – говоря это, Бешеный сидел не двигаясь, ни один мускул на его лице не дрогнул, он испытующе смотрел на Сергея.

Четверо других, видимо, пришли в колонию не первой ходкой, они спокойно встали в стороне и ждали, когда и до них дойдёт очередь.

– Ты присядь, Серый, раз Бешеный угощает, уважуха. Он бывает с гостями щедрый, – подтолкнув Сергея к скамье, сказал Седой.

 Сергей был напуган, но старался испуга не показывать. Он был очень молод, многого не знал, не понимал, но осторожно присел. Бешеный всю сознательную жизнь, с четырнадцати лет, провёл в тюрьмах. Сначала по малолетке, выходил и через пол года, вновь отправлялся в тюрьму. И так повторялось много лет, тюрьма была для него родным домом, его везде, во всех тюрьмах, признавали за авторитета, его слово было последним, его уважали. Почти все статьи, за которые его осуждали, были тяжёлыми, разбои и убийства, грабежи и ношение и хранение оружия.