– Жрачка ещё осталась? Лады, значит от голода не подохнем. Я говорю… соскочить тебе надо, срок чалиться долгий. Ладно, на зоне решим. Шмон будет, у тебя ведь нет заначки? – спросил Седой, макая сухари в воду из бака, которую им наливали для питья в алюминиевую кружку.

– Деньги что ли? Нет, откуда? Нет у меня никого… – с хрустом откусывая крепкими, ровными зубами сухари, ответил Сергей.

– Это ничего. Греф от братанов с воли будет, смотрю, ты не куришь и то легче. Без курева, как без воздуха, голод легче перенести, – сказал Седой.

– Чем хрустишь, Седой? Делись! – послышался голос с соседней клетки и Сергей увидел протянутую через решётку руку, жилистую, с грязными, отросшими ногтями и длинными пальцами.

– Ты чё, Глухарь? Крыша совсем съехала от духоты? С моими зубами и грызть? – засмеялся Седой.

Но всё же, взяв несколько сухарей, он поднялся.

– Держи! Это брательника мого нового харчи, ему спасибо скажи, – вложив в руку Глухаря сухой хлеб, ответил Седой.

Баланду ели все, кроме Сергея, слова Шрама не давали ему покоя. А Седой, ему терять было нечего, самый молодой был Сергей. Ему не было и восемнадцати лет, естественная эрекция заставляла его волноваться, но об этом он старался не думать, редко вспоминая, как неумело поцеловал однажды девушку, возвращаясь с танцев или из кинотеатра, этого он уже и не помнил. Его мысли прервал толчок вагона, поезд прибыл по назначению и остановился. Но вагон ещё нужно было отцепить и маневровым тепловозом, отогнать на другой путь, где за "пассажирами" придёт специальная машина с фургоном, чтобы отвезти уже до места заключения.

– Ну что, Серый? Прибыли мы, наконец. Чувствуешь, воздух другой? Северный… Исправительная колония под номером семь. Это в Архангельской области. Зимы тут холодные, но нам должны выдать ватные штаны и бушлат. Не торопись, сейчас вагон отгонят на дальний путь, а там… всё лучше, чем в духоте париться, – говорил Седой.

Из спецвагона их вывели аж часа через четыре, Сергей надел грязную футболку, которую стирал ещё в камере, перед тем, как ушёл оттуда. Сергей любил чистоту, так был воспитан, купался каждый день, а тут, столько дней без душа и зубной пасты… его длинные, густые волосы, липли к шее, раздражая его. Арестованных вывели из вагона, где их встречали конвойные с натасканными псами, готовыми сорваться с поводка и броситься на людей. Парни в форме цвета хаки, едва сдерживали своих питомцев. У фургона стояли ещё двое, с дубинками и размахивая, проходились ими по спинам осуждённых.

– Уворачивайся! Голову береги, – бросил на ходу Серый.

На тренировках, в боксе, Сергею часто доставалось, но то был честный бой, а эти удары были унизительными ещё и потому, что ответить на них он не мог. В фургоне было два маленьких окошка с решётками, скамьи, прибитые к днищу кузова для осуждённых и напротив, для конвойных.

На территорию колонии их завели поздним вечером, когда "жители" этого заведения вышли из огромной столовой и прошли в свои бараки. Спать ложиться не торопились, они знали, к ним пожалуют новые пассажиры. Ну хоть такое развлечение в однообразной жизни зоны.

Только перед тем, как отправить вновь прибывших в бараки, их провели в отдельное помещение, там, как говорили сидельцы, начался шмон. Кажется, это было ещё унизительнее, чем побои дубинками. Всех раздели донага, бросая вещи  в одну кучу, заставляли каждого в отдельности нагибаться, чтобы удостовериться, что в заднем проходе ничего не припрятано, затем нагишом усаживали на табуретку и стригли наголо. Сергей всегда гордился своими волосами, такими густыми, волнистыми, за которыми он тщательно ухаживал. Теперь они лежали под его ногами. Никакой гигиены не соблюдалось, одной машинкой, конвейером постригли всех шестерых прибывших, затем провели в душ. Сергей мылся с наслаждением, хотя дома он мылся туалетным мылом, а не как тут, маленьким куском хозяйственного мыла, но он и этому был рад, после многих дней в душной камере, а затем и вагона. Полотенец не было, кусок старой простыни и всё.