Эта сцена также более лучше раскрывает леди Хаксли, которая как оказалось потеряла не только своих детей, но и своего внука Салима, о чём можно узнать во время её ответа:
«Он далеко, очень далеко и я думаю, что совсем скоро мы с ним встретимся».
Далее детей уводит мистер Эдгар, но прежде, леди Хаксли остановив его говорит очень интересную фразу, которая словно рождена на стыке различных философий и более того, как утверждает сам автор имел собственный прототип, а именно фраза:
«…я прошу тебя, запомни мои слова, этот мир, конечно очень интересный, я верю, что ты будешь успешным, у тебя много всего получиться, но… ты будешь одинок»,
к тому же эта цитата отчасти отсылается на идеи мистицизма, что по своей сути для научно-фантастического романа несколько экзотично.
Далее на встречу к пребывшим, после удаления детей выходит сам академик, после чего они беседуют с леди Хаксли, о которой как оказалось, академик слышал от Михаила и с которой беседует весьма любезно, не смотря на своё человеконенавистничество, но в этой же сцене это объясняется тем, что как ответила сама леди Хаксли, она признаёт философию уединения ради безопасности. Здесь раскрывается странная особенность мизантропии академика, а именно то, что он более предан прогрессизму, ведь, по сути, возникала несостыковка – для обеспечения прогресса нужно увеличивать количество сторонников идей, однако, Лайонел предпочитал одиночество и мизантропию, но при этом делал очень даже многое для пользы остальных, предоставляя возможность использовать его изобретения, его технику.
Интересно, что секрет ни одного из изобретений учёного ещё не удалось раскрыть и учёный отказывался как-либо их раскрывать, этот момент чуть было не перерос в конфликт с Михаилом, активно выражающий безмерный оптимизм и гедонизм, который разозлил учёного, но вовремя помогла леди Хаксли, отражая свою идею в цитате:
«…Вы должны научить ваши создания жить в настоящем мире, я, конечно, поражена их красотой, умом и неординарностью, но вы тоже понимаете ведь, что никто в этом мире не вечен…»,
здесь начинает выступать в сюжет сам случай и сама жизнь, ведь как известно Лайонел серьёзно и неизлечимо болен.
В результате беседы, им удаётся убедить академика согласиться прибыть в лабораторию на конференцию, но вопрос с Маликом всё ещё остаётся открытым, ибо учёный не уверен, что даже сам сможет пребывать среди них. Когда леди Хаксли и Михаил уходят, по пути леди Хаксли умирает. После этой сцены настоящей презентацией причин создания мизантропа-Лайонела становиться его речь мистеру Эдгару, в которой он вспоминает огромное количество исторических событий, когда религия и наука конфликтовали между собой. Он упомянул казнь Сократа за его фразу о незыблемости порядка вещей – первое изречение либерализма, но при этом академик отнюдь не представляет себя сторонником этой философии. Следующим примером становиться казнь на костре Мигеля Сервета после его работ по доказательству наличия малого круга кровообращения, выступив против догмы о «святой троице». Это событие ещё было отмечено лично Вольтером [265—316].
Ещё в примеры приводится Джордано Бруно, который к тому же был сожжён за чернокнижничество, позже Ватикан признаёт ересью гелиоцентризм, ровно, как и другие религии буквально поклоняясь философии антропоцентризма, приводя к аресту, гонениям и иногда даже казни гениального Галилея, Птолемея, Коперника. Интересной становиться фраза:
«История науки – это во многом история борьбы с политической и религиозной диктатурой…».
В каждой фразе чувствуется обида, всё большая приверженность убеждениям, даже приводя отрывок из истории с Антуаном Лораном Лавуазье, который также был казнён и во время избрания его в Академию наук, председатель революционного трибунала заявил: «Республике учёные не нужны!», во всех этих действиях против науки и познания наблюдается «святой антиинтеллектуализм». Также приводятся идеи современного времени, когда под натиском нацизма из Германии бежал Альберт Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, теорию относительности коего заклеймили, как неугодную духу народна, а во время войны погиб первооткрыватель электрона Дж. Дж. Томпсон. Под подобным натиском сталинизма и обвинениями в космополитизме страдали Пётр Леонидович Капица, Матвей Петрович Бронштейн был расстрелян за утверждение о том, что радио изобрели Попов и Маркони одновременно.