Веселье началось. Вождь, будучи уже до этого под хорошей «мухой», поднял подряд несколько бокалов «за моё солнышко», «за мою ласточку» и « золотце самоварное», имея в виду Петровну. Со своей стороны Вера Петровна вела себя очень тактично: почти не пила, всё время улыбалась и послушно выполняла каждый очередной призыв художественной братии: « Горько!»

Целовались они с Васильевым по старинной русской традиции: до брачной ночи жених не должен обнимать и тискать молодую жену на свадьбе во время поцелуя. Молодые, протерев губы салфетками, как по команде, медленно поднимались с кресел и с серьёзными лицами наклонялись друг к другу в целомудренном поцелуе («без рук!», – как высказался Царевич). Это заводило публику. Хоть Вождь и уже был «хорош», но головой соображал и соблюдал этот ритуал безукоризненно.

Заиграли знаменитый вальс Штрауса, и «молодые» закружились в танце. Петровна при этом проявила незаурядную пластичность и достоинство, ведя своего молодого супруга в танце и не давая неуклюжему Вождю наступать себе на белые новенькие туфельки. Устав перебирать в такт своими большими ногами, Васильев сгрёб Петровну в охапку, поднял в воздух и закружил в последних звуках вальса.

Все были довольны. Горбачёв, сидевший по правую руку от Вождя, деловито подливал шампанское молодожёнам. Его задача на сегодня ему была знакома: не дать Васильеву «перебрать» и не напиться раньше времени самому, хотя бы до проводов молодых на «брачное ложе». Синяк, находясь подле Петровны, отдавала распоряжения официантам и в полном смысле слова чувствовала себя в своей тарелке: несколько раз заехала рукой в салат, а затем и перевернула всю тарелку с сациви на себя, оставаясь до конца вечеринки посыпанной солью, чтобы соус не впитался в платье.

Вдруг все обернулись от неожиданности: томный звук баритон-саксофона в руках Вахтанга придал пирушке новый… джазовый поворот. Все зааплодировали. Чуть прикрыв глаза, он играл «Green, green grass of home». Ребята из Гнесинки тут же подхватили эту забытую смесь джаза и спиричуэлс: контрабасист отложил смычок и превратился в джазового исполнителя, виолончелист сел к роялю, а остальные использовали свои скрипичные инструменты как щипковые, добавляя остроты в музыкальное произведение, бережно и нежно исполнявшееся Вахтангом.

Зал взорвался аплодисментами, прохожие на Арбате останавливались, быстро образуя большую толпу перед входом в кафе, двери которого были распахнуты. Прибежали даже продавщицы из соседнего магазина «Сувениры». Вахтанг под крики и просьбы поиграть ещё, хитро прищурив глаза, начал «Серенаду солнечной долины», прижимаясь правым боком к плечу растроганной Петровны. Он играл ровным и сильным звуком, всей своей фигурой передавая и повторяя каждую ноту. Это был хороший человек, с большим сердцем…

Голубые Мечи от усталости за день и нервного напряжения быстро хмелел. Он смотрел на этих простых и талантливых людей, так искренне чувствовавших настоящее искусство, принимавших жизнь такой, какова она была, умевших радоваться мелочам, сделать самим себе праздник, если судьба не столь добра к ним, как хотелось бы.

«Та же Петровна, – думал он, – преждевременно потерявшая первого мужа, вся больная, со зрением плюс девять, с хромоногим сыном Сашей, прожившая вовсе не сладкую жизнь в своей крохотной квартирке на Арбате, – какой всё-таки у неё талант сострадания к другим людям! Сколько доброты и всепрощения! Разве она не достойна была счастья в своей жизни? Ведь она – глубоко верующая женщина, выполняет все обряды и учит молодых, как держать пост, как поступить в сложной ситуации. Откуда в этом простом человеческом существе, не имеющем высшего образования, такое тонкое восприятие живописи, музыки… всего истинно красивого. Она так чувствует любую фальшь – у Стены не раз по секрету делилась с Голубыми Мечами своими впечатлениями о картинах, выставляемых на Арбате».