Крепко пожав руку автору, Андрей обнял Вождя. В этот момент в душе его сложилось отчётливое ощущение, что в нем нет ни капли зависти или ревности к этому человеку, и он чувствовал, что это полностью взаимно.

Ночное явление в мастерской.

Последующую неделю Голубые Мечи практически не возвращался домой, а провёл её с новыми друзьями на Арбате. Дня три компания дружно уплетала жёсткие, но потрясающе вкусные котлеты из лосины, приготовленные Грибником. Каждое утро за картинами приходил хромоногий Саша, сын Петровны, которая была подругой Синяка, и вместе с Антоном и другими подростками уносил шедевры художественной братии для развески на Арбате. Заработанные деньги постепенно уже давали возможность художникам перейти к работе в мастерской, а не стоять целыми днями со своими картинами на улице.

Валя Синяк согласилась сдать Голубым Мечам сравнительно небольшую комнату (метров двадцать) справа от ванной комнаты в конце коридора – напротив мастерской Васильева.

Март и апрель были на редкость удачными, продавцы по нескольку раз в день приводили покупателей-иностранцев в квартиру Синяка. Васильев, быстро опрокинув стопку, бежал в мастерскую и изображал «активное творчество». Иностранцам нравилось бывать непосредственно в мастерских художников. К тому же было намного спокойнее принимать от них деньги в квартире, не опасаясь переодетых в штатское сотрудников «горячо любимого» всеми художниками Арбата пятого отделения милиции. Арбатские стражи порядка таскали авторов и продавцов картин в участок «за нарушение правил торговли», но особенно рьяно охотились за теми, кто принимал за свои картины валюту от иностранцев. Сопроводив «нарушителей» до первой же подворотни, милиционеры великодушно отпускали их, соглашаясь не составлять протокол. При этом они оставляли у себя подчас не только доллары и рубли, но и сами произведения искусства, понравившиеся им. Особенно обнажёнку.

Голубые Мечи затеял небольшой ремонт в новой мастерской: сорвал вместе с Царевичем и Цыганом обои, а также принялся скоблить старинный паркетный пол. Под несколькими слоями обоев нашли наклеенные газеты, датированные 1875 годом. Царевич, сгорбившись и не выпуская бычка изо рта, внимательно рассматривал пожелтевшие «Петербургские ведомости», прижимая местами оторванные клочки газет к стене пальцами.

– Ну, эту прелесть мы тебе оставим… для связи времен, – он вопросительно посмотрел на Цыгана, откинувшегося в кресле-качалке и утиравшего пот со лба, и получив одобрительный кивок, повернулся к Голубым Мечам:

– Чтоб лучше творилось на новом месте!

Андрей также был восхищен увиденным. Старые пожелтевшие газеты царских времен, сохранившиеся под толстым слоем «советских» обоев, несли в себе, как ему казалось, глубокий символический смысл. Они были наклеены так прочно, что не смывались водой и плохо отскабливались от стен, в то время как обои и газеты более позднего периода отслаивались легко. Наверное, как и всё, что делалось при «советах», вершилось наспех и временно, в надежде на то, что по-настоящему, накрепко, можно будет всё сделать когда-то потом – с наступлением «светлого будущего».

Закончив косметический ремонт и дождавшись, когда новые обои через несколько дней окончательно просохли, Голубые Мечи приступил к мытью окон и стал потихоньку перетаскивать свой скарб в новую мастерскую. Собственно, кроме раскладушки, этюдника, кучи кистей, холстов и коробки с красками, у него практически никакого имущества не было. Пара свитеров, джинсы да чёрная военная куртка. Книги по искусству он решил пока не перевозить – слишком тяжёлые. Взял только любимых «Джотто», «Мазаччо» и потертый альбом «Галерея Уффици».