Доктор осмотрел рога и озабоченно нахмурился.

– Это рога, – констатировал он.

– Я знаю, что это рога.

Доктор Ренальд покачал головой.

– Кончики воспалены. Болят?

– Да нет.

– Ха, – сказал доктор и провел себе рукой по губам. – Ну-ка мы их измерим.

Он измерил сантиметровой лентой окружность основания, измерил расстояние от кончика до кончика и нацарапал на рецептурном бланке несколько цифр. Затем он ощупал рога мозолистыми пальцами, лицо его стало серьезным, и Иг узнал нечто, чего бы он знать не хотел. Он узнал, что несколько дней назад доктор Ренальд стоял в своей спальне, глядя в щель между занавесками на подруг своей семнадцатилетней дочери, плескавшихся в бассейне, – и мастурбировал при этом. Доктор отступил на шаг, в его старых серых глазах гнездилась тревога. Похоже, он приходил к решению.

– Вы знаете, что мне хотелось бы сделать?

– Что? – спросил Иг.

– Мне хочется растолочь таблетку оксиконтина и немного занюхать. Я обещал себе, что никогда не буду нюхать на работе, потому что сразу от этого тупею, но вряд ли смогу прождать еще шесть часов.

Иг не сразу, но догадался: доктор хочет услышать, что он об этом думает.

– А нельзя ли просто поговорить об этих штуках на моей голове? – спросил Иг.

Плечи врача уныло опустились, он отвернулся и медленно, прерывисто выдохнул.

– Послушайте, – начал Иг. – Пожалуйста Мне нужна помощь. Должен же кто-то мне помочь.

Доктор Ренальд с явной неохотой посмотрел на его голову.

– Я не знаю, происходит это или нет, – продолжил Иг. – Мне кажется, я схожу с ума. Но как это получается, что, увидев рога, люди почти не реагируют? Если бы я увидел кого-нибудь с рогами, я бы тут же обоссался.

Что, если правду говорить, и случилось, когда он впервые разглядел себя в зеркале.

– Их трудно запомнить, – объяснил врач. – Как только я взгляну куда-нибудь в сторону, так тут же забываю, что они у вас есть. Не знаю уж почему.

– Но сейчас-то вы их видите.

Доктор Ренальд кивнул.

– И вы никогда еще не видели ничего подобного?

– Вы уверены, что мне не нужно понюхать немного окси? – спросил врач, и его лицо вдруг просветлело. – Я и с вами поделюсь. А что, обдолбаемся вместе.

Иг отрицательно помотал головой.

– Послушайте, пожалуйста.

Врач состроил обиженную мину и неохотно кивнул.

– Как вышло, что не зовете сюда других врачей? Почему вы не воспринимаете это более серьезно?

– Честно говоря, – признался Ренальд, – мне довольно трудно сосредоточиться на вашей проблеме. Я все время думаю о таблетках, лежащих в портфеле, и об этой девице, с которой гуляет моя дочка, о Ненси Хьюз. Господи, как же мне хочется ее оттрахать! Но когда я так подумаю, то сразу пугаюсь, у нее же еще скобки на зубах.

– Пожалуйста, – сказал Иг. – Я спрашиваю ваше медицинское мнение – прошу о помощи. Что я должен сделать?

– Долбаные пациенты, – сказал доктор. – Все вы только и думаете, что о себе.

Иг вел машину. Он не думал куда, и пока что это не имело значения. Достаточно было двигаться.

Если и осталось на свете место, которое Иг мог называть своим, то разве что эта машина, «Гремлин» 1972 года. Квартира принадлежала Гленне. Она жила здесь до него и будет жить, после того как они разбегутся, что, видимо, уже случилось. Когда была убита Меррин, он на какое-то время вернулся к родителям, но так и не почувствовал себя там дома, он уже был не отсюда. Так что ему остался только автомобиль, бывший не только средством передвижения, но и местом обитания, пространством, где проживалась в основном его жизнь – и хорошая часть, и плохая.

Хорошая: заниматься здесь любовью с Меррин Уильямс, стукаться головой о крышу и коленом о коробку скоростей. Задние амортизаторы были очень тугие и скрипели, когда машина дергалась вверх-вниз; звук, заставлявший Меррин прикусывать губу, чтобы не рассмеяться, когда Иг двигался между ее ногами. Плохая: в ночь, когда Меррин была изнасилована и убита там, рядом со старой литейной, он, пьяный как свинья, спал в этой машине, спал и во сне ее ненавидел.