Ирина оторвалась от созерцания и с интересом, как-то по новому, взглянула на свою собеседницу:

– Послушай, а ты случайно не пишешь?

– Я? Писать?!? Нет, что ты! – Эмма замахала руками. – Знала бы, каким для меня мучением были уроки русского языка в школе! Как я страдала от невозможности что-то придумать и изобразить на листке бумаги! Мой мир – это цифры, отчеты, счета.

– Надо было все-таки попробовать. Ты очень четко и образно все отображаешь. Я же вижу, с каким интересом ты наблюдаешь, слушаешь на экскурсиях, рассматриваешь мои рисунки.

– О, это от насмотренности и начитанности! – Эмма с облегчением отмахнулась. – Помнишь ведь, как нас воспитывали в детстве? Девочка из хорошей семьи должна была уметь играть хоть на каком-то музыкальном инструменте, любить книги, хорошо учиться. Думаю, это оттуда.

– Я вот Полинку тоже пытаюсь так воспитывать, но, боюсь, ей это уже не нужно. Другие времена – иные нравы, – философски заметила ее собеседница.

– Мой интерес к искусству – сугубо дилетантский. Восхищение и почитание таланта тех, кто по-настоящему одарен, – подытожила Эмма, – и, конечно, некоторые знания, начитанность, небольшой детский опыт и любительский интерес.

Собеседница ей явно не верила, а Эммочка наслаждалась тишиной, надвигающейся тьмой, трепещущим ветерком, светом круглой луны и странностью их разговора. Ее пытались уверить, что она могла бы писать или рисовать, приложи хоть некоторые усилия. В нее верили, но она-то знала, что это не для нее. Странность была еще и в том, что в их разговоре заключалось что-то важное, жизненное и содержательное, а ее новая приятельница являлась, безусловно, существом незаурядным, из той самой области, в которую сама Эмма всегда боялась заглянуть. Радуясь легкому опьянению, особому речному запаху и тому, что завтра их ждет еще один, не менее удивительный день, она готова была слушать ее всю ночь.

Первый вечер, конечно, был посвящен семьям и биографиям. Эмма узнала, что Полинка – единственный и поздний ребенок. Ирина родила ее почти в сорок. Ее женская жизнь не сложилась. Она поделилась некоторыми событиями своей распадающейся личной истории: муж совершенно ее не понимает, он хороший, добрый человек, но абсолютно беспомощный и вместе с тем приземленный, но Полина обожает отца, и Ирина думает, как ей лучше поступить, чтобы не разделить этих двоих и сделать счастливой себя. Спросив из вежливости о семье новой приятельницы, рассмотрев фотографии, готовые по малейшему требованию показаться на экране телефона, она постановила: «Ну что ж тут удивительного? У хороших родителей – хорошие дети. Молодцы, вы все сделали вовремя. Теперь вот наслаждаетесь взрослыми детьми и своей активной жизнью».

Эмме было абсолютно ясно, что Ире больше всего хотелось выговориться. Такая собеседница, не обремененная, на ее взгляд, трудностями и перипетиями личной неустроенной жизни, являлась для нее идеальной. Эмме же было интересно на время освободиться от повседневной жизни и нерешенных важных – или не очень – проблем и заглянуть внутрь творческого человека. Она смотрела на Ирину вдумчиво, где-то даже восхищенно и немного удивлялась, что эта женщина выбрала для откровений именно ее. Неужели она заслуживала? История из детства, воспоминания о родном человеке, тоже интересном и творческом, отзывалась приятным теплом в ее душе и делала Ирину в некотором смысле родным человеком тоже. Все охотники и рыбаки – своего рода братья. Все моряки – звенья одной цепи. Все творческие люди – в некотором смысле одного поля ягоды.

Иринины увлечения живописью начались в раннем детстве. Ее долгое время бросало со стороны в сторону, в поисках себя. Она танцевала, мечтала стать ветеринаром, парикмахером, журналистом, пока в классе седьмом не получила в подарок от какой-то дальней родни старый этюдник. Вот с него-то и началось ее увлечение, которое переросло в будущую профессию и стало смыслом ее жизни.