Очень скоро гости засобирались в путь. От приглашения выпить чай с яблочным пирогом тетя отказалась. Бабушка стала отрезать им увесистый кусок с собой, что-то бормотать, но тетин муж все пресек твердой рукой. Теперь и он чувствовал себя обиженным: в ходе перепалки вспомнили все, даже их посягательство на дедушкину квартиру и «Запорожец». Ася и не знала, что Ната хотела прописать старшего сына в дедушкин старый дом.

– Мы ненадолго заехали, – говорила тетя Асе, будто прося прощения за свой визит и то, что в дальнейшем произошло. Она, мол, не выказывает пренебрежение, просто дела. Не следует воспринимать это всерьез, им просто нужно ехать.

Бабушка суетилась, подходила к столу, притрагивалась к посуде, что-то пыталась сунуть Нате в сумку, но та не брала, видя строгий взгляд мужа.

– Не бойся! Садись пить чай, за это денег не возьму! – кричала мама.– И конверт свой забери, я выброшу тебе его вслед. Зачем нужно было заманивать племянницу часами, будь они прокляты! Моя дочь не будет побираться.

Асе не верилось, что это происходит с ней всерьез. Когда за гостями закрылась дверь, мамой еще долго сидела за столом, звонила подруге и рассказывала о случившемся. Теперь она была спокойной. Сидела, выпрямившись, нога на ногу, сильно раскачивая правой ногой. Красивая сильная женщина в новом платье, с высокой прической, она что-то хватала вилкой со стола и спокойно ела. Сердилась только тогда, когда бабушка пыталась заступиться за старшую дочку.

– Они не нуждаются. У нее одна племянница, у которой нет отца. Что она мелочится и приносит подачки?!? Не могла купить часы – пусть бы вообще ничего не давала! Как же вы не видите, какая она хитрожопая? Живет, как кот в масле, и еще здесь хочет урвать!

Зашедшая очень вовремя соседка, скорее всего привлеченная шумом, выслушав мамину версию, Асе в дверях сказала: «Я тебе сочувствую…».

Дедушка лежал в полумраке с занавешенными окнами несколько дней, в доме пахло лекарствами, Ася носила ему чай с лимоном, а он тихо шептал «Не смейте!» и говорил что-то про странный характер дочерей, которые тянутся всегда в разные стороны. Одна груба и своевольна, другая может проявить сочувствие, обнаружить трезвый ум, а потом вдруг так ошарашит какой-нибудь полудетской выходкой, эгоизмом, что оторопь берет. Асе хотелось сказать деду, что никто ее часами не заманивал, ничего она не ждала, но каким-то внутренним чувством она понимала: сейчас этого делать не стоит.

Таким Асе запомнился день ее четырнадцатилетия. Еще долго мама припоминала бабушкину недалекость, жадность старшей сестры и Асину глупость, когда дочка пыталась ее успокоить. Мама никогда не делала того, что ей не хотелось. Сейчас примирение в ее планы не входило, и тут крылись все причины. Всякого рода сочувственные расспросы, рекомендации и советы дальних родственников из личного опыта мама отвергала. Чересчур занятая работой и сложными отношениями с мужчиной, который собирался уезжать из страны, она к Асиному дню рождения больше не возвращалась. То, что скандал испортил праздник дочери, было недоступно ее уму. «Ну почему нельзя было просто взять конверт и поблагодарить?», – думала Ася. Но все, что делала мама, всегда преподносилось в форме заботы о дочери, хотя сердцем девочка понимала: цель совсем не в этом. Бабушка тихо вздыхала: «Нет у Люси доброты, злая она». Дедушка молча переносил происходящее и жил в ожидании следующего праздника, когда семья вынуждена будет собраться вместе. «Тогда и помирятся – выхода у них другого не будет!», – говорил он.

Наблюдая за матерью, Ася поняла: ей даже нравилось то, что сестра теперь приходит тогда, когда ее нет дома, в этом ей виделась победа. То, что случилось с тем злополучным конвертом, Ася и не помнит, для нее это не являлось важным. Через несколько дней они с мамой все же съездили в магазин в центр города и купили ей часы – блестящий золотой тикающий кругляшок с шоколадным ремешком, но они почему-то не принесли ей радости. Подробности той истории со временем исчезли, но осадок, гнусный и болезненный, остался. И вместе с ним осталось осознание того, что она ничего не стоит. Ни она, Ася, ни ее чувства, ни ее день рождения. Со временем она поняла: вины ее в этом нет, потому что помимо ее стремления к миру и счастью, есть и другая жизнь, жизнь других людей, она огромная и неисчерпаемая, и от нее ни спастись, ни заслониться просто невозможно. Асино желание видеть всех вокруг добрыми и счастливыми еще много раз за ее долгую жизнь натыкалось на непробиваемую стену из человеческого равнодушия и эгоизма. Первоначально она билась, упорно в нее стучалась, а потом отступила, понимая, что невозможно насильно сделать человека счастливым и спокойным, в особенности, если ему этого совсем не хочется…