Всё впереди – и простить,
И проститься.
Всё позади – и вина, и вино.
Знаю, победа сродни пораженью,
Зыбок над временем наш перевес.
Белые лилии льнут к отраженью
Немолодых предзакатных небес.
Краток роман, оттого и не скучен,
Скоро забудутся год и число.
Только вот лодка со скрипом уключин,
Вечер
И в золоте капель весло…
«Сначала полем…»
Сначала полем
до речной излуки,
Где лунный свет
восходит из глубин.
Как август щедр
на запахи и звуки,
На красный цвет
осинок и рябин!
Ещё тепло,
и птичий посвист нежен,
И жизнь кипит
В любом из уголков,
Но спелый воздух
вымыт и процежен
Сквозь марлю
загустевших облаков.
Антоновкой пропахшая
и сеном,
Округа дремлет,
вечностью дыша,
Но исподволь готовы
к переменам
созревшие
Природа и душа.
«Был вечер сер и тих…»
Был вечер сер и тих,
Вдруг вспыхивает свет
На самый краткий миг,
Но остаётся след.
Как память о тепле,
Что берегут вдвоём,
След капли на стекле
И на лице твоём.
Как зыбок этот мир!
И как непрочен след!
Но, вспыхнувший на миг,
Не угасает свет…
«И дым черёмух у крыльца…»
И дым черёмух у крыльца,
И этот ливень с чёрной тучей
Недолговечны, как пыльца
На крыльях бабочки летучей.
Но встал и замер у стены,
Когда явились вдруг,
Нерезки,
Твои глаза
Из глубины
Полуосыпавшейся фрески.
«Рябины стынущий рубин…»
Рябины стынущий рубин
Под вьюгой нервною…
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
Своим теплом отогревал
В беде без робости,
И целовал,
И предавал
У самой пропасти.
У той немыслимой черты,
Во тьме скрываемой,
Нерасторжимостью четы
Одолеваемой.
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
Недаром ангел вострубил
В конце над скверною.
Душа, остывшая до дна,
Прими отмщение!
Но казнь всегда была одна —
Её прощение.
«Небеса набухшей парусиною…»
Небеса набухшей парусиною
Тянут лето красное на дно.
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.
Прошлое связав и настоящее,
Отлучив на миг от суеты —
Лёгкое, весёлое, манящее
Несказанным светом высоты.
От неё отвык я, как и водится —
Человек обычный, во плоти.
Ветер набежит,
И распогодится:
Поднимайся, пёрышко, лети!
Ах, душа, омытая печалями,
Что ж ты полюбила гладь да тишь?
В свой черёд
За дальними причалами
Пёрышком по небу полетишь.
Время будто надвое расколется,
Но, не ошибаясь и во тьме,
Проплывёшь над милою околицей,
Над церквушкой тихой на холме.
Над остывшим полем, над Россиею.
Надо всем, что в жизни нам дано…
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.
«Разве слово о малости…»
Разве слово о малости,
Если стала тоской
Ностальгия по жалости
Бескорыстной людской?
Той, в фуфаечке ношеной,
Что встречалась в пути,
Необидной,
Непрошенной,
Незаметной почти.
«Не беда, перемелется,
Это слёзы не те…»
Так безудержно верится
Лишь одной доброте.
На Руси и при голоде
Не пропасть на миру,
Отчего ж это в городе
Пусто, как на юру?
Отчего наваждение
Не избыть до конца —
Холод и отчуждение
Дорогого лица?
Где отыщешь виновного
В том, что живы едва
Узы единокровного
И иного родства?
«Для горечи немало оснований…»
Для горечи немало оснований:
Болезнь, обман, неотданный должок…
О, бесконечных разочарований
Жестокий и завистливый божок!
Уныния смертельная отрава
Отрадна и по-своему сладка,
Когда едва забрезжившая слава
Украдена, как булочка с лотка.
Есть женщина, которая из плена
Отчаянья
Несла со мною кладь…
Но где любовь, а где её подмена —
Уже и самому не разобрать.
Пусть заметает времени пороша
Казавшиеся главными дела.
Несбывшегося тягостная ноша,
В конце концов, не так и тяжела.
И я, как все, взлетал и разбивался,
И мне утраты остужали пыл.
Кто в жизни вдрызг не разочаровался,
Тот эту жизнь взахлёб и не любил.
«Бесчисленных встреч и прощаний…»
Бесчисленных встреч и прощаний
Мне был по душе карнавал,
Но, кажется, я обещаний
Тогда никому не давал.