В комнате установил новый порядок. Разобрал книжное мессиво в шкафу, выстроив литературу в порядке важности, разрешил домохозяйке Римме убраться, чем вызвал у неё настоящий шок; попросил себе раздобыть иностранной литературы. Григорий Озёров от просьбы скривился:

– Зачем?

– Чтобы понять себя, нужно посмотреть глазами других.

– Философничать начал. Поменялся, погляжу. С Сережей поссорился, что ли? Ладно. Вот что тебе скажу, Андрей. Такой интерес к иностранному вызовет интерес к твоей личности. И ты знаешь без меня, кому именно станешь интересен.

– Я же не запрещенку хочу, не Солженицына.

Григорий перестал завязывать галстук, обернулся с гневом в глазах.

Понял-понял, быканул, извиняюсь.

Спустя долгое молчание он всё же дал добро. У меня спросили, чего я хочу. Йес!

Утренний кабинет светился розовым от теплого апрельского солнца. По традиции спрятался в нем, раздал безликим пиджакам поручения, а сам уселся в кресле, чтобы читать постановления партии за прошлый год. Черненко умер, но дух его в буквах прекрасно виден. Чтобы не бесить Мишина, который показался мне технократом, я сделал волшебное словесное зелье: взял Постановление ЦК КПСС о 50-летнем юбилее Комсомола, добавил сверху доки с XIX съезда ВЛКСМ, которые любезно передала белоблузая Татьяна, и смешал со всеми общесоюзными стройками. БАМ, КамАЗ, несколько атомных электростанций, гидроэлектростанции, заводы. Этой словесной бравады хватило, чтобы выглядеть “своим”, пусть и странноватым чечиком. Мишин, мой биг босс, удовлетворился тем, что я технократил свои речи. Стройка, стройка, стройка.

Но полностью избежать сплетен не удалось. Парадоксально, мое поведение восприняли и скептически, и негативно, и даже позитивно, но чего не ожидал услышать, так это намеков на воцерковление… Заговорили, будто подался в веру, крестился, ушел в себя и принялся божиться. В церкви видели, попов рядом со мной наблюдали. Это при том, что я из квартиры не выхожу и Сергея обрезаю с его ресторанными посиделками, не говоря про множество других знакомых, которые мне не знакомы, настойчиво обращающихся с предложением увидеться.

У народца фантазии хоть отбавляй. Пока сплетни мне не вредят, вмешиваться не стану.

– Татьяна, а можно деликатный вопрос? – я пригласил сесть рядом секретаршу. Её смутило, проступила красная краска на шее:

– Если он будет деликатно задан, возможно, отвечу вам, Андрей Иванович.

Татьяна была совершенством тактичности. На неё во всём можно положиться. Чтобы показать признательность, я подарил ей цветы, скромные и аккуратные, как она сама.

– Хорошо. Постараюсь быть деликатным. Татьяна, последний месяц вышел трудным. Но я скоро приду в норму. Есть, правда, проблемы с памятью, но врач заявил, что всё это временно, – надеюсь, это вранье она проглотит. – Скажите, пожалуйста, кто такая Лира?

Молниеносная реакция. У секретарши подвернулась ножка, и туфля стукнула каблуком в паркет. Покраснение на ней полыхало. Женщина уставилась на меня, а потом спряталась в бумагах, которые планировала отдать на подпись.

– Я… не знаю, как всё объяснить. Вы страшно смутили меня, Андрей Иванович.

– Извините тогда. Забудьте, что спрашивал.

– Но вы сами запретили мне упоминать Лиру, – резко, словно с возмущением сказала она.

– Это ещё почему?

– Потому что Лира ваша будущая жена.

– Это у меня, Андрея, есть будущая жена? – широко заулыбался, отправив в эмоциональный нокаут секретаршу. – Лира будет моей женой, но я запрещаю обсуждать её, даже упоминать имя?

– Да, Андрей Иванович.

– Интересное дело!

Я резко встал с кресла. Татьяна рефлекторно поднялась со мной. Меня тянуло то на смех, то на слёзы, всего пробирало от эмоций. Я в потрясающем тильте! Какая, к черту, ещё жена? Ни о какой свадьбе не может быть и речи, мне всего-то двадцать.