Его агрессивное поведение было связано с его мыслью, что другие, как ему казалось, видели в нем шута. И, вступая в общение с другими, он начинал играть роль шута, стремясь показать им, что он не боится их осуждения. «Именно мне все так и кажется, – говорил он старцу Зосиме, – когда я к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, так вот: давай же я и в самом деле сыграю шута, не боюсь ваших мнений, потому что все вы до единого подлее меня!».

Но к своему сыну Алеше Федор Павлович относился совершенно иначе. После того как Алеша появился, повзрослев, в доме Феодора Павловича, в последнем проснулось что-то из того, «что давно уже заглохло в душе его». Приезд Алеши подействовал на него с нравственной стороны, Алеша «пронзил сердце» своего отца тем, что «жил, все видел и ничего не осудил». «Ты, – говорил ему Федор Павлович, – единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!..». Алеша принес в дом Федора Павловича небывалую для того вещь. Он принес «совершенное отсутствие презрения к нему, старику, напротив – всегдашнюю ласковость и совершенно натуральную прямодушную привязанность к нему, столь мало ее заслужившему». Для Феодора Павловича, утопающего в разврате и любившему лишь одну «скверну», такое положение дел было совершенно неожиданным. После ухода Алеши он признался себе, что понял кое-что из того, что ранее не хотел понимать.

Так на Алеше проявилось нечто из наставлений преподобного Нила Синайского. «Ревнуй, – советовал он, – о досточестной жизни, чтобы иметь тебе дерзновение исправлять согрешающих». Преподобный Нил советовал вразумлять согрешающего, но не осуждать падающего. Осуждать падающего есть дело злоречивого, а вразумлять согрешающего есть дело «желающего исправить». Того, кто вразумляет падшего, преподобный Нил призывает состраданием растворять слова; «тогда и уши его [падшего] умягчатся, и сердце просветится»[68].

Вследствие определенного отношения Алеши к миру и к людям закон заслуженного собеседника выразился на нем также вполне определенно. Отношение мира и людей к Алеше было сформулировано одним из персонажей романа следующим образом. Если Алешу оставить одного и без денег на площади незнакомого города в миллион жителей, то Алеша не погибнет от холода и голода. «Его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а может быть, напротив, почтут за удовольствие».

Алешу отличал определенный взгляд на насилие в отношении него. Он был уверен, что его не захочет обидеть отец. И даже более – «никто и никогда обидеть не захочет, даже не только не захочет, но и не может». Примечательно, что у его отца взгляд на возможную обиду в его адрес был иным. Он считал, что иногда «приятно обидеться», даже там, где и обиды-то не было. Обиды не было, но сам, обидевшись, изолгавшись, придумал себе что-то. Уже было выше показано, как на поведение отца Алеши – Федора Павловича влияло постоянно подозрение насчет того, что окружающие его люди считали его за шута.

По аналогии можно поставить вопрос и о поведении человека, который убежден, что обидеть его никто не хочет. Если человек убежден, что его никто не хочет обидеть, то даже в тех случаях, когда его кто-то будет провоцировать на ссору, он поведет себя спокойно. И тем самым заложит основу для установления добрых отношений с провоцирующим.

На этот счет можно привести такую историю. Один священник как-то присутствовал в некой школе на школьном мероприятии. Когда он выходил из школы, он встретился с группой ребят, кое-кто из которых во время мероприятия проявлял признаки «хулиганства». Может, и не стоило бы усматривать в словах ребят какой-то умысел, но как показалось священнику, они затеяли разговор с целью «поддеть его» немного.