– Не вздумай, Мальцева, меня соблазнять! – подозрительно посмотрел на неё Аркадий Петрович. – Мыслей таких даже в подсознании не имей. Ты роскошная баба. И будь у меня бабки на неразумные поступки вроде ящика жутко дорогущей газировки – я каждый день подгонял бы тебе по букету роз прямо на дом. Причём лично. Но я, признаюсь тебе честно, Танька, давным-давно предпочитаю бабам футбол. Не потому что я футболист, а потому что я – импотент. Все импотенты любят футбол. Так они сублимируют. Так что не вздумай, потому как не получится. И у тебя разовьётся комплекс неполноценности, хотя ты тут совершенно ни при чём! Это всё я.

– Тьфу ты, нужен ты мне сто лет! – расхохоталась Мальцева. – Можно я покурю в окошко?

– Да бога ради! Чтобы я старому другу не разрешил покурить в окошко? А о чём ты сейчас думала, а?

Татьяна Георгиевна открыла фрамугу, и в ординаторскую анестезиологов ворвался свежий морозный воздух. Это было очень кстати. Всё-таки две полные чашечки водки в желудок, где после утреннего плющенного овса с кусочками сухофруктов ничего и не было, это… Кстати, сколько в тех кофейных чашечках? Пятьдесят миллилитров? А если до краёв?

– Я, Аркаша, думала о том, что ты очень хороший. И Панин, если разобраться, тоже очень хороший…

– И ты, Татьяна Георгиевна, очень хорошая…

– Да уж, все мы хороши! – Мальцева глубоко затянулась.

– Да, мы все хорошие, но как-то так получается, что все мы – хороши! Те ещё…

Зазвонил внутренний телефон.

– Общество хорошистов слушает! – прогудел в трубку Святогорский. – Татьяна Георгиевна, вас!

– Татьяна Георгиевна! – заголосила в ухо Вера Антоновна. – Измучила нас всех тут эта Егорова. Матом ругается так, что дед мой покойный, царствие ему небесное, в гробу от зависти ворочается, а он, прости его господи, вертухаем в зоне был. Орёт как оглашенная. Динамики никакой. Схватки то потухнут, то погаснут. Может, окситоцинчику ей подключить?

– Да погоди ты! Чуть больше часа прошло, а она уже со своим окситоцинчиком. Вы её отмыли?

– Мыла ей дали, воду включили. Что её, из шланга обдавать? Ой, попомните моё слово, Татьяна Георгиевна, измотает она всех слабостью родовой деятельности, а закончится всё операционной. Потому что и сама она измотается.

– Типун тебе на язык, Вера! Что ты вечно волну гонишь?!

– Да чувствую я…

– А ты не чувствуй. Ты исполняй. Как три фона проколем, так и думать будем. Ясно?

– Ясно! – вздохнула Вера Антоновна. Эта удивительная дама умела так вздыхать, что всем и всё сразу становилось предельно ясно. Вот сейчас Татьяне Георгиевне стало понятно, что эта пьеска в один вздох, означает не иначе как: «И не говорите потом, что я не предупреждала!»

– Сердцебиение плода нормальное?

– Пока да.

– Снимайте КТГ каждые полчаса. Валерий Иванович пришёл?

– Нет пока.

– Так разыщите!

– Александр Вячеславович его трижды по телефону звал, а сейчас вот лично на четвёртый этаж пошёл.

– Вот и прекрасно! Если что – если действительно что – немедленно звоните. Я пока тут.

Два часа Татьяна Георгиевна и Святогорский языками чесали. О чём? Да разве друзьям с немалым жизненным опытом за плечами не найдётся о чём поговорить какие-то смешные два часа?

Нет, чтобы покемарить, пока не началось…

Через два часа Вера перезвонила. Схватки у роженицы в изоляторе монотонные. Не усиливаются. Егорова всех извела. Слава богу, в родзале, кроме неё, никого. Пока… Хотя она, конечно, вроде как в изоляторе, но верещит как… В общем, сегодняшняя глухонемая с её мычаниями – ангельская музыка… Сердцебиение плода не слишком страдает, но эпизоды на КТГ есть уже такие, что… Гипоксия, в общем, начинается. УЗИ нормальное. Кроме гипотрофии плода, что, само собой разумеется при таком мамашином габитусе и образе жизни неудивительно, ничего не выявило… Линьков? Нет, Валерий Иванович не появился. Да, на мобильный ему звонили. Сказал, что у сынишки температура. А потом и вовсе мобильный отключил. Домашний тоже не отвечает… Что? Писать докладную, что дежурного доктора не было на дежурстве? А чего сразу я?.. Хорошо, хорошо, Татьяна Георгиевна. Напишу. Что я, не понимаю, что ли?!