В другое время Дима оценил бы комфорт и скорость японских поездов, то, как бесшумно они проглатывают километры, доставляя пассажирам удовольствие от причастности к невероятной силе вовне и спокойствию внутри мягких, светлых салонов. Всего этого Дима не замечал.

«Почему она ехидно на меня посмотрела?» – Дима аккуратно, чтобы не дай Бог не побеспокоить ее лишний раз, приоткрыл сумку и быстро взглянул на портрет матери. «Так уже было с лицом матери, когда мы только начинали с Анн… Все шло так замечательно… какая милашка была Анн, вот бы сейчас ее фотку… Ведь не осталось ничего!» Ему пришло на ум, и мысль сразу обратилась в убежденность, что все уже срежиссировано, роли распределены, сцена подготовлена. Обстоятельства его жизни определялись не им и не вчера, а еще в канун его рождения, еще, может, до того, как мама стала ходить с пузом. «Неужели просто актер? Ну, а по правде, что в этом дурного?»

– Что в этом дурного? – вслух по-немецки произнес Дима. Пожилая женщина, сидевшая в соседнем кресле, нагнулась к нему и, судя по интонации, переспросила, что он сказал. Все на своем птичьем языке. Все японцы хотят помочь. Дима заулыбался в ответ и помахал перед старушкой растопыренными пальцами, потом показывал на себя, произнес: «Турист, туристэ». Дама одобрительно закивала головой, и в ее глазах блеснули радость и сочувствие.

«Совсем другие глаза, не как у мамы – японка видит мою наружную часть, а маман, так сказать, изнанку, где одна темнотища… И надо же, эта дама мне улыбается, а покойная мама надо мной смеется, будто внутри меня можно найти что-то веселое!»

Дима остановил разносчика газет и напитков, улыбнулся ему в только что изученном японском стиле и купил банку колы. Узнав теперь, каковы они при ближайшем рассмотрении эти японские иероглифы, он понял, что эта нация вносит немалый вклад во всемирный круговорот мусора: подобных баночек за последнюю неделю он перебрал несколько тысяч. Пока Дима пил, его взгляд поймал видеокамеру, вмонтированную в стену вагона. Чтобы преобразиться, новоиспеченный японец сузил глаза и раздвинул губы в улыбке. В таком неестественном положении он решил оставаться до завершения поездки

«Буду до конца дней благодарить Японию, если на станции меня не заберут как сумасшедшего».

Токийская кошка

«Они расспросят таксистов, и наивные водилы доложат, куда меня отвезли. Нет уж, пройдусь пару кварталов ногами». С небольшой сумкой Дима легко зашагал прочь от железнодорожной станции и, пройдя четыре квартала, стал ловить такси. Все машины шли полными. То же самое повторилось и через восемь, и через пятнадцать кварталов. Когда стемнело, машин поубавилось. Шло время, а вывески «Отель» прятались от туриста. Дима завернул то ли в кафе, то ли в кухню, где все шипело и клубилось паром. На удивление, забегаловка была полна народа, и, несмотря на поздний час, ели все оживленно и много болтали. Внутри этой парной Дима почувствовал, что на улице было все же прохладно. Он заказал алкогольный коктейль и вышел из этой харчевни через час вполне согревшимся. Ему было хорошо, и теперь он никуда не торопился. Сначала погулял по этой бесконечной улице вперед, потом назад и, к своей радости, снова наткнулся на харчевню, где по-прежнему была тьма-тьмущая народу. И, как это часто бывает с подвыпившими матросами, скоро у него появилась спутница.

Она не понимала его, он – ее, но им было весело, поскольку она знала свою работу, а Дима притворялся, что не знает местных обычаев, не обращает внимания на плакаты по стенам с телефонными номерами девушек, не замечает фальши в ее улыбке. Ему просто ничего не хотелось менять, и он отдался на волю случая, раз уж все пошло как пошло. Последним и веским подтверждением ему было то, что в этой едальне-бордельне не было ни одной камеры. Еще он смутно представлял, что наутро, когда придется с ней рассчитываться, он сделает недоумевающий жест: «Иен нет», пригласит подружку к банкомату, передаст ей карточку и свой пин-код и понаблюдает, как она будет снимать его деньги. И пусть видеокамера в японском банкомате запишет, что это за девушка снимает деньги с его немецкой карточки.