– Но… как тебе удалось?

– Когда-то, – ответил я, – кто-то все равно бы сумел.

Он проговорил зло и разочарованно:

– Что ж… забирай. Я обязан отдать любому, кто сумеет удержать на плечах. Впрочем…

Он умолк, я спросил с подозрением:

– Что?

– Этот плащ, – проговорил он со злобной усмешкой, – скоро вернется на это же место.

Страх прокатился во мне, как лавина льда, сорвавшегося с ледника на берегу северного моря, но ответил я твердо:

– Что я захапал, то не отдам!

– Он сам вернется, – сказал он и уточнил злорадно: – После твоей скорой гибели.

– С гибелью подождем, – ответил я небрежно, – хотя и должны рыцари гибнуть гордо и красиво во цвете лет, но я это уступаю своим противникам и даже помогаю им в этом.

– Ты одиночка? – спросил он внезапно.

– Историю делают одиночки, – заверил я. – Ну, я спешу…

– Спешишь? Куда?

– Делать историю, – сообщил я. Подумал и уточнил: – Или хотя бы мифологию.

Арбогастр несется, как черный вихрь, а я на нем, как сгусток первозданного мрака, каким был мир до сотворения. Плащ за моей спиной развевается, как крылья, я на миг оглянулся и больше поклялся не оборачиваться: плащ словно бы тянется на мили, там все исчезает в густом мраке, будто темный хаос поглощает мир…

А еще слева у седла посох Тертуллиана, больше похожий на дубинку. Когда я совсем было пал духом и готов был отказаться от идеи сокрушить бессмертного, Тертуллиан сам вспомнил о моем умении призывать вещи. Конечно, с родины Тертуллиана я не смог бы перенести к себе и перышко, однако как только он присоединил свою мощь, а посох узнал хозяина, все получилось с обманчивой легкостью: посох просто возник посреди комнаты, откликнувшись на наш общий зов, а перехватить его было уже моей заботой.

Как понимаю, вещи древних героев, впитавшие их мощь, а со временем набравшие еще больше силы, самая лакомая находка для искателей сокровищ. Часть их, как вон доспех Нимврода, все еще в разных уголках света, иные церковь собрала и тщательно хранит в сокровищницах Ватикана…

Арбогастр с разбегу промчался по глади замерзшего озера, вздымая по обе стороны осколки льда и брызги воды, а я высматривал горный хребет, похожий на спину стегоцефала со вздыбленными иглами.

Я именно тот, мелькнула устрашенная мысль, в ком и высокая паладинность, ее привычно прячу за шуточками и приколами, чтобы не казаться слишком хорошим, это неприемлемо с детства, и в то же время я достаточно циничен, чтобы в случае проблем идти за советом не в церковь, а к адвокату, а также помню, что если не пойман, то вроде бы и не вор.

Небо на востоке начинает светлеть, но пять остроконечных гор я рассмотрел еще на фоне звезд. В долине ночь, замок почти неотличим от приземистой скалы, сердце мое стучит мощно и злобно, а рука то и дело тянется к дубине отца церкви.

Из темноты выметнулись с горящими факелами в отведенных в сторону руках всадники на тяжелых конях.

В слабом и меняющемся свете видно только, как со звонким цокотом по булыжной брусчатке проскакали все строго один за другим, словно опасаясь ловушек в земле, одетые тепло и в плащах с наброшенными на голову капюшонами.

Я не стал провожать их даже взглядом, с уверенным видом въехал на расчищенный от снега двор, где совсем недавно показал, насколько я крут, когда имею дело с пьяными мужиками, возомнившими себя воинами.

Арбогастр воинственно фыркал и мощно бил в камень под ногами крепкими копытами, а я старался представить себе, что это за схватка, когда у меня в руке дубина святого… да что там святого, Тертуллиан куда круче, он создавал основы самой церкви, а на плечах плащ Каина, самого подлого, по мнению церкви и простого народа, человека на свете, «от которого и пошло все зло».