Редактор остановился рядом с «опытными», здесь не расплескать коктейль было значительно проще.

– Дарвик в ударе, – ввели его в курс происходящего периферийные ценители.

– Про судороги уже исполнял? – уточнил Разуто.

– Нет, но «Печаль» и «Я обращу» уже были. Подпевают.

– Судороги вообще примут на ура! – замечтался один из дедуль, провожая взглядом двух женщин, направляющихся в сторону сцены.

– Ждём, – закивали остальные завсегдатаи. Они знали: «Судороги» заставляли подпрыгивать даже случайно заглянувших в клуб. А сегодня пятница, и пенсионеры надеялись на абсолютно безумное колыхание их средневозрастных тщетных надежд, затянутых в искусственный шёлк.

Вот только Дарвик не оправдал ожиданий. Закончив «Дни суровей ночей», он смахнул пот с лица и кивнул бас-гитаристу. Тот подпрыгнул, тряхнул головой и начал выводить ритмичную руладу, пока без поддержки остальных музыкантов. В такт пританцовывая, гитарист вывел мелодию на максимальную высоту и резко оборвал, организовав захватывающую паузу.

– Эй вы, там, в углу! – вклинился в паузу Дарвик. – Вам, старички, посвящается.

Пока музыканты организовывали музыкальную подоснову посвящения, а Дарвик, резко подцепив микрофон, встраивался в ритм, весь зал обернулся и внимательно осмотрел «посвящаемый» угол. Старички зарделись. Разуто усмехнулся и отсалютовал своим бокалом в такт вступлению. И Дарвик запел.

Когда старый друг вдруг действительно стар,
Когда – и внезапно – все звёзды тусклы,
Когда нет терпенья дослушать себя,
Не каждый пройдёт испытанье тоски.
Надежды – в утиль, одиночеству в плен,
В оценках лютует максимализм.
Все краски протухли, на радуге тлен…
Ну что, дряхлый пень, где же твой оптимизм?

Припев не подкачал:

Где грани познания, где опыт нам на?
Где мудрость твоя, седины апокриф?
Забудь, престарелый, твоя седина
Бессилия гриф, древний выцветший миф!

Песня у Дарвика получилась очень динамичной. Студенты, ловившие, по обыкновению, лишь ритм, не вдумываясь, подхватили уже на втором припеве и «гриф», и «выцветший миф», согласно подпрыгивая и утвердительно кивая головами. На третьем куплете танцевал весь зал.

Ненужных дней опыт не нужен, пойми.
Не можешь смириться – ползи отдохни.
Беззубую челюсть на полку сложи.
Своё откусал, что осталось – лижи.
И долгий твой век – лишь прогресса каприз.
Найди себе ямку – и вниз, вниз, вниз, вниз.
И пусть не узнаем мы тайн бытия
И где твое «где». Нам оно на…

Последнее слово зал угадал и выдохнул за исполнителя. Припев встречали овацией и поголовными скачками.

Редактор оглядел своё окружение.

– Это же… Эйджизм! – прошипел рядом стоящий дедуля. – Публичный! Куда смотрит Тори?!

Глаза его слезились от обиды. Его негодование разделял солидный дородный мужчина, пообещавший разгромить дискриминантов в сети. ещё несколько сконфуженно улыбались. А остальные… Остальным было всё равно. Лишь бы тётки прыгали.

– И это правильно, – оценил Разуто реакцию большинства.

– Таких необходимо обличать! Циничность какая! – ещё сильней забухтел общественник, приняв вывод Карла за поддержку его инициативы.

– Только будьте предельно точны в формулировках, – строго кивнул Разуто. – И не упустите, что ритм сочинения также является дискриминацией.

– То есть? – озаботился неравнодушный мужчина.

– Да по тому же возрастному признаку. Мы же не можем так энергично танцевать.

Общественник, обманутый серьёзностью Разуто, слегка потерянно кивнул и отвернулся.

– Я с вами согласен, – печально произнесли за спиной шеф-редактора. – Нам пляски противопоказаны.

Разуто обернулся. Старенький преподаватель экономики в местном колледже, посещавший «Глянец» из-за неувядающего азарта к карточным играм, смущённо улыбался Карлу, смотря на него снизу вверх.