Однако этим внезапно активизировавшийся Шверин фон Крозиг не ограничился. Он подготовил анализ англо-германских отношений и виновности Англии, что вызвало возражения у Шелленберга и Гиммлера, с которыми он уже в течение многих лет ожесточенно спорил по вопросу о пограничной службе. Шверин фон Крозиг считал, что они оба согласны с ним в его требованиях более активной политики. Однако амбициозный молодой Шелленберг (ему было только 35) не видел перспектив в этом плане, и «не потому, что их не было, но потому что невежественный Риббентроп саботировал любые инициативы, которые не исходили от него, – а те, что подавал он, были бесполезными. Кроме того, нам еще нужно втолковать нашим вождям, что им также придется принести жертвы».

Потом Шелленберг принялся нападать на политику рейха в отношении евреев, утверждая, что «поступать с народом так, как мы поступали с евреями, можно лишь, если этот народ находится под нашей пятой; но в то время, как под нашей властью одна треть евреев, а остальные живут за пределами нашей сферы влияния, наши действия в отношении евреев были хуже, чем просто преступление, это было безрассудство».

Кроме всего прочего, переговоры осложнял и «персональный вопрос», лидеры режима были прокляты за рубежом. Чтобы обелить рейхсфюрера СС в глазах мира, была организована кампания в зарубежной печати, целью которой было убедить общественность в том, что многие из преступлений, в которых обвиняется Гиммлер, могли быть совершены от его имени, но не были делом его рук.

На встрече Гиммлер добавил к списку лиц, с которыми можно было бы искать контакты, короля Швеции, а также уничижительно отозвался о Риббентропе и заявил, что вряд ли вражеский альянс расколется сам по себе; однако в конечном счете ударился в мистику. Говоря о возможностях достижения понимания с Англией – о трудностях чего он был полностью в курсе дела, Шверин фон Крозиг утверждал, что Германия должна согласиться не только на территориальные жертвы, но и на определенные внутренние перемены. Он намекнул на восстановление института президента рейха и отмену однопартийной системы. В этом плане ход его мыслей был параллелен взглядам Зельдте, с которым он уже обсуждал эти вопросы.

В самых высоких партийных и правительственных кругах процветали интриги, обрели питательную почву самые нелепые надежды и вынашивались нереализуемые планы. Тем временем, однако, оказалось успешным другое предприятие – и так произошло, потому что его конечным результатом было действие, но не на политическом, а на военном уровне. Несколько месяцев генерал СС Карл Фридрих Вольф пытался установить контакт с западными союзниками. В марте 1945 г. в Цюрихе состоялась его встреча с Алленом Даллесом, и после одной или двух новых встреч, 29 апреля в штабе фельдмаршала Александера в Неаполе было подписано соглашение о капитуляции немецких войск в Италии; оно вступило в силу в полдень 2 мая.

Какова же была позиция Гитлера в отношении всего этого спектра действий, варьировавших от робких надежд и попыток что-то исправить до сдачи в плен в последний момент? Он, должно быть, задолго до этого осознал безвыходность ситуации. Письма от фельдмаршала Роммеля и фон Клюге, меморандум Шпеера и ежедневные доклады о положении дел не оставляли места для сомнений в том, что война как в военном плане, так и экономически была проиграна. Тем не менее Гитлер запретил всякие разговоры о ее прекращении. Он засел в своем бункере под рейхсканцелярией, почти не выбираясь оттуда, и выходил на связь с внешним миром только по радио, телефону да еще с людьми по тщательно контролируемому списку; любому «пораженцу» он грозил смертной казнью. Во всяком докладе о поражениях на фронте фюреру мерещился «генеральский» заговор. В конце января генерал-полковник Гудериан, предпоследний армейский начальник Генерального штаба сухопутных войск, посетил Риббентропа и попросил его принять немедленные меры для завершения войны либо на Востоке, либо на Западе. Риббентроп разговаривать с фюрером отказался, но был ошеломлен, когда Гудериан сказал, что русские могут появиться в Берлине через четыре недели. На военном совещании вскоре после этого Гитлер заявил: «Если начальник Генштаба выдает информацию министру иностранных дел, он виновен в предательстве».