«Ну что я мог ему ответить? Сказать, что я ходячий (причём по воде) справочник самоубийцы? Студент романо-германского отделения факультета филологии и журналистики Ростовского Государственного Университета? Или просто придурок?

Недонаркоман? Спаситель?!

– Меня зовут Патрик».

А правда ли, спросил я его, что он пытался покончить с собой?

«Но, чёрт возьми, как меня это достало, – писал Патрик в рассказе «Анальгин», – постоянно всё всем подтверждать и доказывать! Пришлось закатать рукав и показать ей свою левую руку с торчащими скрепками от степлера, выцарапанными на коже словами «Мне больно», ожогами от сигарет и, самое главное, длинным уродливым шрамом, похожим на десны больного цингой. Потом ещё продемонстрировал письмо из районной прокуратуры с отказом в возбуждении уголовного дела по факту попытки суицида».

Одно дело – читать чьё-то творчество, а другое дело – общаться с автором вживую. Даже тогда я понимал, что главный герой, сколь бы автобиографичным он ни был, и автор произведения – это совсем разные люди.

Марин ответил, что он, по сути, никто. Справку из прокуратуры он мне показал, равно как и шрам от перерезанных вен на левой руке, ожоги от сигарет и серной кислоты, от скрепок степлера. Дабы предоставить хоть какую-то фактологическую информацию, он продемонстрировал содержимое своей сумки и пакета.

Там оказалась папка с рисунками, два компьютерных жёстких диска с важной информацией, школьная серебряная медаль, пузырёк с серной кислотой, ещё один пузырёк с черепом и костями на этикетке и надписью «Йад для аффтара», сотовый телефон, сторублёвая купюра, много пенталгина и какие-то мелочи. (То есть, мелочами они только для меня казались, а Патрик взял их не зря).

Содержимое мне понравилось. Хозяину таких вещей можно было доверять.

***

Надо сказать, что, несмотря на вещи, в Патрике я поначалу усомнился. Дело в том, что сразу по приезде ему требовалось встретиться с некой своей подругой, с коей он, как и со мной, познакомился через Интернет. Более-менее разобравшись в обстановке, мы отправились к ней.

Подруга Патрика жила в элитном жилом комплексе и проводила много времени с музыкантами-металлистами, даже пела в одной «готической» группе. Для пущей готичности она взяла труднопроизносимый немецкий псевдоним (не помню какой). Лет ей было 19, а её ребёнку исполнился год. Она употребляла левомицетин, чтобы иметь осиную талию, но от препарата ей становилось плохо, и на протяжении нашей двухчасовой прогулки она более десятка раз едва не падала в обморок. Насколько я понимаю, последнее обстоятельство больше всего импонировало Патрику, поскольку отлично вписывалось в его концепцию «саморазрушения». И ровно так же, как нравилось оно Патрику, отвращало оно меня. И всё остальное отвращало. Но больнее всего было чувствовать, что, когда мы приехали, Патрик сразу же взял подругу свою за руку и стал разгуливать с нею по берегам унылого пруда, а я плёлся за ними и не знал, что делать. Такое происходило в любой компании, где, помимо меня, присутствовало ещё хотя бы два человека. Этим двоим, как только они друг друга видели, становилось до лампочки моё существование, и они только друг с другом и разговаривали, лишь изредка донимая меня идиотским вопросами, вроде «чего молчишь?», «чего грустишь?». Я, разумеется, понимал, что дело во мне, а не в Патрике, но всё же обиделся на него, за то что он повёл себя так же, как остальные, и уже меньше доверял ему. Эти сомнения, как и все остальные, ещё сыграют с нами злую шутку.

А с подругой Патрик попрощался, и больше они никогда не встречались. Она хотела дать ему денег, но тот отказался. Он помнил о ста рублях у себя в сумке. Однако в школе нас учили всегда быть скромными.