– Понимаю ваше желание, Оксана Евгеньевна, собрать семью под одной крышей, – доверительно сказал ей Щербаков, – но на днях заходил ваш сын и сказал, что они с женой не хотят терять дом и он будет выписывать семью туда. Увы, Оксана Евгеньевна, я ничего не могу сделать. Я даже не знаю, что вам посоветовать. Если даже сам он не выпишется, это ровным счётом ничего не изменит, у вас опять получатся излишки, как и раньше. Одна комната попадает под распределение. А если и он выпишется, то две комнаты.

– Но что-то же можно сделать?

– Можно обменять вашу квартиру на меньшую с доплатой, можно поменять на квартиру и домик, вам квартиру, сыну домик. Тогда он его продаст и ни у вас, ни у него не будет излишков. Время у вас ещё есть, но оно пройдёт быстро, лучше не затягивать с этим вопросом. Одно дело просто продать дом, и то по полгода люди продают, а другое дело размен, это сложнее.

И что делать? – думала Оксана, сидя на лавке на главной площади города. – Жить с чужим человеком в квартире? Это если Руслан не выпишется. А если всё-таки выпишется? Тогда мне в две комнаты, вообще, целую семью подселят. Это я ещё и в меньшинстве окажусь… Будут на старости лет чужие люди меня по собственной квартире гонять… Нет. Меня это категорически не устраивает. Вот, чёрт! Никуда не деваться, надо срочно разменивать квартиру.

Она поднялась и направилась к сыну в его новый дом.

***

Лубянка.

Майор Румянцев вернулся к себе, проводив Ивлева, и сразу набрал номер полковника Воронина.

– Павел Евгеньевич, разрешите зайти на пять минут? – взглянув на часы, спросил он и, получив приглашение, тут же направился к начальнику. – Я ненадолго, – открыв дверь кабинета Воронина, начал он, зная, что рабочий день уже закончился. – Ивлев только что приезжал…

– Так, – сразу сосредоточился полковник.

– Просит за соседа. Его наши сегодня приняли, – он положил лист с данными Еловенко.

– За что?

– За саркастические куплеты, как Ивлев сказал. Антисоветская агитация и пропаганда, скорее всего.

– Сосед говоришь… Ну и что? По возрасту они никак не друзья…

– Ну, певец, говорит, хороший. Талант. На гитаре играет, песни красивые пишет. А Ивлев, у нас, оказывается, меломан…

– Что-то я в отчётах прослушки не видел ничего про музыку, – заметил Воронин.

– Ну так дети совсем маленькие. Какая музыка? – пожал плечами майор.

– Певца, говоришь, стало ему жалко хорошего… Музыку любит красивую… Ну, это ещё не самое странное, что с талантливыми людьми случается. А у них у всех есть причуды, – усмехнулся Воронин. – Это ещё нормальное увлечение. Хоть можно понять.

– Так и что делаем?

– А твои соображения?

– Отпустить. Пусть Ивлев будет нам должен. Если он и дальше будет так же стремительно делать карьеру, то однажды сможет нам помочь в намного более важном деле.

– Или прикроется своими связями наверху, чтобы начхать на нашу просьбу, – цинично усмехнулся полковник. – Впрочем, отпустите вы этого Еловенко. Пусть Ивлев видит, что мы от его просьб не отворачиваемся. Но научи его как сделать, чтобы этот менестрель к нам больше не попадал.

– Хорошо, Павел Евгеньевич.

***

Воронеж.

Галия намаялась в поезде. Только вагон тронулся, как она горько пожалела, что сунулась в эту авантюру, впервые оставив надолго своих малышей. Времени для размышлений было в дороге навалом, так что она сполна на эту тему испереживалась. Долго не могла заснуть… А когда проснувшись, увидела, что ночью полку напротив заняла женщина с грудным малышом, ее вообще накрыло. Хоть реветь не начала, напугав соседку…

Прямо с поезда направилась во Дворец спорта, где должен был состояться конкурс. Её, как представителя одного из организаторов конкурса, сразу включили в процесс подготовки. В её задачу входила регистрация прибывающих на конкурс участников. Ей и ещё одной девушке из Главного управления бытового обслуживания прямо в фойе Дворца спорта выставили стол и стулья.