Когда-то в городе, сидя за уроками, они предавались мечтам о теплом лете, а теперь не знали, как убить время.

– Скучно, – лениво тянул Японец, переворачиваясь с боку на бок под жгучими лучами солнца.

– Скучно, – подтягивали в тон ему остальные. Все чаще и чаще собирались на вышке старшие и ругали кого-то за скуку.

А солнце весело улыбалось с ярко-синего свода, раскаляло железную крышу и наполняло духотой, скукой и ленью притихшую дачу.

– Ску-учно, – безнадежно бубнил Японец.

…Вечерело. Сизыми хлопьями прорезали облачка красный диск солнца. Начинало заметно темнеть. Со стороны леса потянуло сыростью и холодом. Шкидцы сидели на вышке и, притихшие, ежась от ветерка, слушали рассказы Косецкого о студенческой жизни.

– Бывало, вечерами такие попойки задавали, что небу жарко становилось. Соберемся, помню; сперва песни разные поем, а потом на улицу…

Голос Косецкого от сырости глуховат. Он долго с увлечением рассказывает о фантастических дебошах, о любовных интрижках, о веселых студенческих попойках. Шкидцы слушают жадно и только изредка прерывают речь воспитателя возгласами восхищения:

– Вот это здорово!

– Ай да ребята!

Сумерки сгустились. Внизу зазвенел колокольчик.

– Тьфу, черт, уже спать! – ворчит Воробей.

Ребята зашевелились. Косецкий тоже нехотя поднялся. Сегодня он дежурил и должен был идти в спальни укладывать воспитанников. Но спать никому не хотелось.

– Может, посидим еще? – нерешительно предложил Янкель, но халдей запротестовал:

– Нет, нет, ребята! Нельзя! Витя нагрянет, мне попадет! Идемте в спальню. Только дайте закурить перед сном.

Ребята достали махорку, и, пока Косецкий свертывал папиросу, они один за другим спускались вниз.

– Вы к нам заходите, в спальню побеседовать, когда младших уложите, – предложил Громоносцев.

– Хорошо, забегу.

Уже внизу, в спальне, ребята, укладываясь, гуторили между собой:

– Вот это парень!..

Последнее время Косецкий особенно близко сошелся со старшими. Они вместе курили, сплетничали про зава и его помощницу. Теперь ребята окончательно приняли в свою компанию свойского Косецкого и даже не считали его за воспитателя.

Ночь наступила быстро. Скоро стало совсем темно, а ребята еще лежали и тихо разговаривали. Косецкий, уложив малышей, пришел скоро, сел на одну из кроватей, закурил и стал делиться с ребятами планами своей будущей работы.

– Вы, ребята, со мной не пропадете. Мы будем работать дружно. Вот скоро я свяжусь с обсерваторией, так будем астрономию изучать.

– Бросьте! – лениво отмахнулся Японец.

– Что это бросьте? – удивился Косецкий.

– Да обсерваторию бросьте.

– Почему?

– Да все равно ничего не сделаете, только так, плешь наводите. Уж вы нам много чего обещали.

– Ну и что ж? Что обещал, то и сделаю! Я не такой, чтобы врать. Сказал – пойдем, и пойдем. Это же интересно. Будем звездное небо изучать, в телескопы посмотрим…

– Есть что-то хочется, – вдруг со вздохом проговорил все время молчавший Янкель и, почему-то понюхав воздух, спросил Косецкого:

– А вы хотите, Афанасий Владимирович?

– Чего?

– Да шамать!

– Шамать-то… шамать… – Косецкий замялся. – Признаться, ребятки, я здорово хочу шамать. А что? Почему это ты спросил? – обратился он к Янкелю, но тот улыбнулся и неопределенно изрек, обращаясь неизвестно к кому.

– И это жизнь! Хочешь угостить дорогого воспитателя плотным обедом – и нельзя.

– Почему? – оживился Косецкий.

– Собственно, угостить, пожалуй, можно… но… – робко пробормотал Японец.

– Но требуется некоторая ловкость рук и так далее, – закончил Янкель, глядя в потолок.

– Ах, вот в чем дело! – Косецкий понял. – А где же это?

– Что?

– Обед.