Тут Джорджиана поняла, что уже давно молча смотрит на молодого человека.

– Вам нравится прием?

– А? Да, очень… приятный, – ответил мистер Хаксли с таким видом, словно только сейчас сообразил, что он на приеме. Его голос не походил на мягкий голос Джеремайи Рассела. Глубокий, чуть хрипловатый, он напоминал потертый бархат.

– Уверена, этот званый вечер и в подметки не годится приемам, к которым вы привыкли, – сама не зная почему, сказала Джорджиана. – Не сомневаюсь, вы посещаете балы прусской королевской семьи, где устраивают поросячьи бега, едят экзотические фрукты и подают индеек, запеченных в цыплятах, запеченных в воробьях.

– Воробьев следовало бы разместить в центре, – невозмутимо заметил мистер Хаксли. – Индейку в воробья не засунешь.

– О! – Джорджиана почувствовала себя полной дурой, с размаху севшей в лужу. – Ну, что же, вам, конечно, виднее. У вас наверняка пятьдесят акров земли, пятнадцать тысяч дохода в год и огромная коллекция цилиндров.

Мистер Хаксли неуютно поежился. У Джорджианы сам собой раскрылся рот.

– Правда? У вас правда пятьдесят акров, пятнадцать тысяч в год и почти столько же цилиндров?

– Пятнадцать тысяч цилиндров! У меня даже и близко столько нет. Пятьдесят… от силы.

– О! – повторила Джорджиана.

Первый приступ подпитанной адреналином самонадеянности прошел, и она не представляла, что говорить дальше. Девушка задумалась: а кто-нибудь вообще на протяжении всей истории человечества знал, что говорить в неловкой ситуации? Пару мгновений спустя ее посетило вдохновение.

– Я Джорджиана Эллерс, – сказала она, протягивая руку.

– Томас Хаксли, – неторопливо ответил молодой человек, взяв ее руку в свою, – хотя моя репутация завсегдатая поросячьих бегов, похоже, меня опережает.

В мимолетном поцелуе руки, полученном в набитом людьми зале от расчувствовавшегося джентльмена – часто этот джентльмен вдвое старше тебя, и поцелуй неприятно отдает мокротой, вынуждая сразу же незаметно вытереть ладонь о мебель, – в таком поцелуе нет ничего сокровенного. Но есть что-то неимоверно интимное в том, как мучительно красивый незнакомец медленно подносит твою руку к губам в пустом саду, озаряемом лишь мигающими огнями далеких фонарей.

Увы, вышеописанный поцелуй имел место только в разгоряченном воображении Джорджианы, мистер Хаксли прочистил горло и отпустил ее руку, словно та была поражена некоей заразной болезнью.

– Простите. Не знаю, что меня побудило… – начала Джорджиана.

Мистер Хаксли отвернулся и посмотрел на лужайку. Джорджиана была рада, что в темноте он не видел, как отчаянно она покраснела. Рядом с человеком, способным непринужденно признаться в том, что имеет пятьдесят цилиндров, она чувствовала себя ущербной.

– А здесь очень даже много хорошо одетых людей, вы заметили? – внезапно и слишком громко произнесла Джорджиана. – Похоже, никому из присутствующих никогда не приходилось чистить лошадь или… или… завязывать шнурки на обуви. Они, наверное, думают, что лошади чистят себя сами – языком, как кошки, – а о существовании шнурков они вообще не подозревают. Они… они, наверное, просто сообщают, что собираются выходить, где-то далеко внизу горничная совершает какие-то таинственные действия – и вуаля, можно отправляться на прогулку!

Повисла довольно неловкая пауза. Джорджиана подумала, что так ей и надо.

– Мне нравится чистить свою лошадь, – наконец сказал мистер Хаксли. – Я нахожу это занятие довольно умиротворяющим.

– Ну еще бы! – довольно грубо ответила Джорджиана. – Это чрезвычайно умиротворяет, когда можно выбирать, чистить лошадь или не чистить. А особенно когда, даже если вы выбрали почистить лошадь, это ваша единственная работа по дому, и, выполнив ее, вы можете вернуться в кресло у камина, чтобы… не знаю… выпить ведро отличного бренди, похлопывая самого себя по плечу в награду за дневные труды.