Вчера Рандеросу, видимо, напекло голову, и оттого в ней появилась мысль обсудить с канцлером реальное положение дел касательно трудоустройства населения страны. Ничем иным свой порыв сегодня он объяснить не мог. Но вчера инициатива казалась столь важной и своевременной, что он осмелился потревожить великолепного и единовластного в нерабочий день. Вчера было восемнадцатое июля, воскресенье, и это обстоятельство виделось ему дополнительным гарантом успеха предприятия, поскольку Рандерос открывал новый жизненный цикл, отмечая свой сорок восьмой день рождения. Направляясь к канцлеру, он полнился уверенностью, что высшее статусное лицо отнесется благосклонно к инициативе человека, вступающего в завершающий этап жизни.

Но Хавьер Рандерос ошибся. Традиции так же чтились Зигфридом Бер, как благотворительность, отправление богослужений и забота о ближнем. И точно так же соблюдение традиций кем-то другим трогало его сердце – совершенно никак не трогало. В этом Хавьер Рандерос убедился сразу, как только объявил о своей инициативе и намекнул, что хотел бы приурочить ее реализацию к приснопамятному событию.

Канцлер пообещал внимательно выслушать Рандероса, пригласив его в кабинет. Пока директор управления убедительно говорил о необходимости организации новых рабочих мест, чтобы занять большее количество граждан и отвлечь их от возмутительных мыслей и протестного движения, Зигфрид Бер старательно шлифовал стеклянной пилочкой ноготь мизинца левой руки.

– Мы создадим комиссии по трудоустройству несовершеннолетних и отдельные комиссии для молодежи, привлечем их к общественным работам. Это позволит отвлечь наиболее активную часть населения, легко поддающуюся влиянию, от участия в политических движениях и сформировать коалицию лояльных государственной власти граждан, – вещал Хавьер Рандерос, пытаясь увлечь канцлера своей идеей, казавшейся ему если не блестящей, то, безусловно, заслуживающей внимания высшего статусного лица. Но по мере того, как он представлял свою идею, пыл его угасал, не находя видимой поддержки в равнодушно блуждающем с ногтя на ноготь взгляде канцлера, и Хавьер Рандерос, приводя последний, весомый, по его мысли, аргумент, привел его уже не тем уверенным голосом, которым начинал говорить. – Если не возражаете, монсеньор, я хотел бы взять на себя всю работу по организации мероприятий в рамках предложенной инициативы. Сегодня я вступаю во второй жизненный цикл, он очень важен и значим, как вы знаете, поэтому я приложу все усилия к реализации проекта…

Директор высказал все, что считал нужным, и замолчал. Зигфрид еще какое-то время занимался ногтем и только потом заговорил.

– У меня два вопроса к вам, сеньор Рандерос. Вот вы говорите: мы создадим, мы привлечем. Кто такие мы и на какие средства, за чей счет все это будет организовано?

Рандерос почувствовал, что его раздели и вывели голым на центральную площадь жизни. Спокойствие канцлера превзошло его равнодушие к таким малозначительным моментам, как занятость, общественные работы, чья-то лояльность и чей-то новый жизненный цикл. Плевать он хотел на все это в открытые двери своего мобиля – много и на всех сразу! И кто такой Хавьер Рандерос, осмелившийся возомнить себе, что его мысли могут быть интересны такому человеку, как Зигфрид Бер?

Директор управления адекватно оценил положение, в котором по собственной самонадеянности оказался, и свою значимость в глазах канцлера, представив себя мухой, убитой им одним ударом за то, что летала рядом и жужжала. Извинившись, что потревожил в нерабочее время, и не дав ответа ни на один из вопросов Зигфрида, Хавьер Рандерос поклонился и чуть ли не бегом покинул канцлерский дворец.