Примерно так рассуждал сейчас Зигфрид Бер, картинно соответствуя картинным девам, привычно осознавая собственную причастность к прекрасному. Он не довольствовался признанием себя как ценителя этого прекрасного, Зигфрид Бер осознавал себя его непосредственной частью, в качестве произведения природы не менее ценной, чем полотна Уотерхауса в качестве произведений искусства. Он поднял и слегка отвел в сторону левую руку, вытянул кисть, словно любуясь игрой света, преломляющегося в тонких гранях драгоценного камня любимого перстня, при этом будто бы случайно оказавшись рядом с Цирцеей.8

Генерал оценил и позу, и жест канцлера и невольно улыбнулся. В другое время ироничное выражение лица могло стоить этому самому лицу безвозвратной потери того, на чем оно держится. Но сейчас Зигфрид вынужден был проглотить негативную интенцию Родригеса, сделав вид, что не заметил ее.

Для генерала резкая смена настроения канцлера не осталась незамеченной. Невольно сопоставив деву-Цирцею на полотне и Зигфрида, стоящего рядом с ним, Родригес оживил в памяти историю Улисса, с облегчением подумав, что ему, по-видимому, сказочно повезло, что в руках канцлера нет чаши с ядом – перспектива превратиться в свинью или любое другое животное давно не казалась генералу фантастической: Альфонсо не понаслышке знал, на что способен Зигфрид Бер в приступе ярости, а противоядием обзавестись ему пока не удалось.

На самом деле, генерал не все знал о яде канцлера и еще меньше о противоядии к нему, в чем сейчас же и убедился, услышав вызов коммуникатора Зигфрида и увидев, как меняется выражение его лица при взгляде на моргающий экран. «Кто это? – с интересом подумал Родригес, очень желая узнать, кто мог так встревожить монсеньора вызовом. – Отдал бы что угодно, лишь бы узнать». Канцлер отклонил вызов, а спросить, кто звонит, генерал не решился.

– Так о чем мы, дорогой Альфонсо? – наилюбезнейшим тоном произнес Зигфрид, хотя в его словах отчетливо слышалось подрагивание голосовых связок, и сама мелодия речи отдавала нервными спазмами.

– Вы говорили, что вам показалось, монсеньор, что на площади Победы Зигфрида вы увидели капитана Маурильо, без вести пропавшего два месяца назад в Шрилане…

– Думаю, вы правы, генерал, должно быть, мне показалось, – неожиданно отказываясь от своих прежних заявлений, сказал Зигфрид. – Последнее время обстановка в городе такая напряженная, что всякое мерещится. Никак не возьму в толк, как вам тогда удалось разогнать бунтовщиков по домам, не пролив ни капли крови… Должен признать, я вас несколько недооценивал, дорогой мой Альфонсо.

Зигфрид смотрел на Родригеса так, словно пытался препарировать взглядом мозг, в нетерпении ожидая, что тот ответит. Но генерал молчал, делая вид, что не расслышал вопроса в словах канцлера.

– Так, как же? – настойчиво повторил Зигфрид, приближаясь к Родригесу. – Мне очень интересно, Альфонсо, как вам удалось утихомирить десятки тысяч человек без единого выстрела…

Генерал почувствовал себя неуютно на близком расстоянии от канцлера, на физическом уровне ощущая его убийственную энергию. Он резко сел на оттоманку, не особенно задумываясь в эту минуту, как такой маневр будет расценен хозяином прекрасных дев, а мечтая лишь убрать свои глаза подальше от глаз Зигфрида Бер. Собравшись с духом, генерал выдал первое, что пришло на ум.

– Я просто объяснил людям, что их действия противозаконны, раз их не санкционировали власти, – сказал он, не поднимая взгляда на канцлера.

– Просто объяснил? – брови Зигфрида полезли на лоб. – И они вас услышали? Это стадо баранов, столпившееся на площади, требовавшее не понятно чего, вас послушало? Полиция не смогла с ними справиться, а вас, дорогой Альфонсо, они услышали и тихо разбрелись по дворам?