– Государство отказывается тратиться даже на поимку и арест преступников, – заметил как-то Хименос, штурман третьего разведывательного звена, негромко беседуя с Маурильо в саду. – Теперь задача вычислять преступников отпала, по сути, каждый из нас стал преступником по умолчанию. И нет необходимости сортировать на правых и виноватых: не важно, прав ты или виноват, итог один – все остаются дома. Каждый сам себе и судья, и тюремщик. Кажется, мы ввели в юриспруденцию новое понятие: презумпция виновности. И всем плевать на общечеловеческие принципы и конституционные основы: если единовластный решил – будет исполнено. Неужели сенаторы и министры думают, что коллективное молчание и потакание прихотям Трепетуна подстрахует их от монсеньорского гнева и убережет от того, с чем они давно перестали бороться? Неужели они, и правда, считают, что закрытие Горы Смерти делает канцлера гуманистом? Ну не настолько же они дураки! Да они сколько угодно могут вещать, что при легитимном правлении в тюрьме нет необходимости…

– Потому что преступность исчезла, – продолжил Маурильо.

– Ей и незачем исчезать, – заметил Хименос. – Преступность – отличная узда для простого люда, который боится теперь не только власти, но и быть зарезанным в темном переулке. Бандиты действуют быстро и эффективно: никаких судов, вынесения решений – раз и все. Первоиюньский закон претворяется…

– Но это же беспредел! – возмутился Маурильо. – Преступность при Паччоли казалась всем за гранью возможного, но то, что происходит сейчас… Ты слышал про полковника Сорго?..

– Слышал, – вполголоса произнес Хименос. – А слышал, что его лично канцлер на тот свет отправил?

– Как? – Маурильо не поверил приятелю, которого прятал у себя в доме почти два месяца, с того самого дня, как третье звено «Когтей Зигфрида» было объявлено пропавшим без вести. На сегодняшний день из шести звеньев в Солерно вернулись пять – генералу пока не удалось объявить пропавшим без вести экипаж первого звена, не пожелавшего покидать Есеник. Родригес принимал от них ежедневные видеоотчеты, которые со временем становились все более похожими один на другой, пока однажды канцлер не задал генералу очевидный вопрос: не занимаются ли разведчики фальсификацией данных, а если да, то с какой целью? Родригес к такому повороту был готов и уверенно заявил, что ребята относятся к возложенной на них миссии со всей ответственностью, а однообразие их отчетов объясняется однообразием жизни курорта. Канцлер сделал вид, что подобное объяснение его вполне устраивает, и начал пристально наблюдать не только за генералом, но и за его верным оруженосцем, полковником Сорго…

– Дело темное, – признался Хименос, приглушая голос до шепота. – Было объявлено, что полковник умер от остановки сердца, якобы приступ, но…

– Что, но?

– Ты племянника полковника знаешь? Пеньо?

– Конечно, мы с ним в одном звене были. Но он весь в себе, я даже не сразу узнал, что полковник ему родственником приходится.

– Информация не для всех, – заговорщическим тоном произнес Хименос. – Я знаю, что у полковника давно стоял кардиорепликант. А, как понимаешь, такая штука сама по себе остановиться не может.

– Что же получается?

– Две недели назад Трепетун вызвал полковника к себе на какой-то разговор, а через два часа после этого личный врач канцлера засвидетельствовал остановку сердца Сорго. Но, чтобы репликант остановился, его нужно остановить, нужно взломать программу или воткнуть в грудь полковника оголенный электрический провод.

– И как канцлер? – у Маурильо глаза сделались похожими на две луны в полных фазах. – Что он сделал?