– Рассказывай. Вижу, всё непросто.

– Говорит, у тёти накопились долги и теперь они на ней, а я должен компенсировать. Она не сказала это прямо так, но понятно – она думает, что я в долгу перед тётей.

– Откуда эта глупость?

– Кажется, в детстве тётя любила меня больше Корнелии. Это в двух словах. Всё сложнее, но, видимо, сейчас она пытается спекулировать именно этим.

– Классика. Что будешь делать?

– Принесу немного и дам понять, что меня это не волнует. Как я вообще узнаю, что история про долги не выдумка и это именно долги тёти, а не самой Корнелии? Не хочу в этом разбираться. И есть ещё что-то, о чём она намерена рассказать при встрече. Я заинтригован, так что придётся идти. Пойдёшь со мной?

– О да, обожаю похороны! Люблю их даже больше свадеб. Всегда интересно наблюдать за фальшивыми эмоциями. К тому же надо выгулять некоторые чёрные вещицы. Ты в чём пойдёшь? Будем, как в кино, в одинаковых очках и плащах?

– Не уверен, что формат подразумевает возможность щегольнуть, ты же знаешь моих родственников. Да и не люблю дразнить людей.

– Как хочешь, а я приоденусь. Такой повод нечасто бывает. Вдруг рядом будут другие похороны и на них люди будут одеты модно, а я не пойми в чём. Сам понимаешь.

– Не переборщи. Полагаю, будет нервозная обстановка.

– Я питаюсь любой энергией.

В детстве мама отвозила меня на Юг, к тёте. На всё лето. Ездить туда на меньшее время смысла не было. В городе, кроме Рика, я никому не был нужен, а дорога до дома тёти занимала два дня. Долгий путь на поездах и автобусах. Мать привозила меня, оставалась на неделю и уезжала.

Я был предоставлен самому себе. За каникулы успевал покрыться загаром и заметно одичать: на языке местных я не говорил, а природа вербального контакта не требовала. Я наблюдал за окружающими, вёл дневники поведения разных персонажей, живущих неподалёку, дружил с крупным рогатым скотом, кошками и избегал встреч с гусями, ездил на велосипеде на море ковырять палкой песок, находил и отбирал коряги и прочий природный мусор, появившийся из воды. Из нормальных детских занятий я любил строить шалаши и оставлял пометки на крупных камнях и деревьях – для составления карты. Я старался не пересекаться с другими детьми, так как немного опасался их. Казалось, у них тут что-то вроде детской мафии, а, как известно, с мафией шутки плохи.

Совсем избежать общения не получилось, и однажды, когда я болтался на заброшенном футбольном поле с мячом, группа из пяти мальчишек и двух девчонок всё-таки прилипла ко мне. Их, наверное, заинтересовала моя экзотическая внешность, но что более вероятно – новый футбольный мяч. До появления ребят я играл сам с собой, пиная мяч об стену. Наконец мне пригодились мои домашние тренировки, и даже языковой барьер не сильно мешал нам проводить время. Мы починили развалившиеся ворота, выкорчевали кое-где проросшие кусты и стали часто приходить на это поле.

Всё было хорошо до момента, пока одна из девчонок не увидела мой дневник и не узнала в примитивном портрете на полях свою мать. Далее последовал странный разговор дома с тётей и мамой этой девочки. Сложно было понять, за что именно меня ругают, но, кажется, нужно было устыдиться рисунков. Долго выясняли, что же написано в дневнике, но тётя меня не сдавала – говорила, что это стихи и, вероятно, все эти люди мне нравились. Ход оказался неочевидным, и это сыграло дурную роль в моём общении с ребятами: их ужимки говорили о том, что испытывать любую симпатию к людям – позорно. Мне было сложно объяснить написанное в дневнике. И дело не только в языковом барьере, но и вообще – сложно объяснить это даже самому себе.