– Понимаю, какой это ужас. Нет, вернее не понимаю и даже представить не могу. – она даже не могла найти слов, чтобы что-то сказать ему в ответ. Просто сидела и слушала, пытаясь все это представить.

– Да, тогда с препаратами было все очень просто, их было легко достать, что мы и делали. Да мы и сами что-то варили, помнится мне. Все это продавали в аптеках.

– А я и не знала, что в моем городе может быть такое. Мне до этого никто ничего подобного и не рассказывал – я думала у нас тихо.

– Далеко нет. Тут много подводных камней, о которых мало кто знает, тем не менее, о них не стоит забывать. Сейчас, конечно, все намного спокойнее.

– И хорошо, что так.

– Да. – Тим достал сигарету. – И таких историй у нас было сколько! Лучше даже не вспоминать. Я бы хотел, чтобы этого всего со мной никогда не было. Это меняет сознание, ты становишься другим человеком и уже не можешь размышлять, как прежде. Это сложно объяснить, но просто это всегда будет с тобой, ты никогда этого не забудешь. Поэтому лучше никогда в жизни ничего не пробовать.

– То есть, тебя это сильно изменило?

– Еще как. После таких тусовок словно бошку сносит, и тебе хочется все больше и больше. Я начал ругаться с мамой еще чаще и драться с отчимом. А потом меня как-то попросили последить за собакой на даче. Мне было 19. За день до этого я сильно с ней поссорился и не ночевал дома. Я ее ненавидел. Так вот, в тот вечер у нее случился инфаркт, и я не успел с ней попрощаться. Я не успел извиниться перед ней и сказать, что я был ужасным сыном. Я так сильно ее обидел, Ханна, и мне кажется, она никогда меня не простит. А ведь это был последний человек, который должен был быть мне самым родным, самым близким. И то, как я поступал, было просто омерзительным.

Ханна сидела и молчала, глядя в одну точку. Небо над головой затянулось свинцовыми тучами, и подул холодный ветер. Ей вдруг стало невыносимо плохо от его слов, а в глазах застыли слезы. Ей было очень жаль этого парня…

– Эй, ты чего? Все же хорошо, ну? – он приобнял ее за плечи и приблизил к себе, поцеловав в макушку. – Это я все к тому, что мы должны ценить близких, пока они с нами рядом. Потом будет уже поздно, ведь ты никогда не знаешь, что может случиться завтра: они могут по-прежнему быть с нами, но а вдруг случится так, что в один день их больше не будет, и тогда ты будешь так сильно сожалеть о том, что когда-то причинял им боль своими действиями и словами, а время уже нельзя вернуть назад. Оно проходит, а то, что после него остается, не пройдет никогда. Внутри всегда будет рана, которая хоть и затянется, но полностью не заживет. – сигарета тлела слишком быстро, а его руки слегка тряслись от озноба внутри. Ему было тяжело об этом рассказывать. – После этого случая у меня внутри словно камень. Я не мог себя простить, мне было просто противно. Тогда началась еще вся эта возня с наследством и эти родственники, как стервятники, налетели, желая отобрать себе хоть какой-нибудь кусочек, и вся ответственность легла на мои плечи, а мне было так плохо, что я готов был отдать им все, лишь бы меня уже оставили в покое. Я так хотел побыть один, а впереди ждали только бесконечные ссоры и конфликты, которым, казалось, не было конца и края. А потом я все же остался один, на этот раз совсем один. Я стал жить с дядей и тетей, я помогал им в доме, они помогали мне. Это все, кто у меня есть.

– Ты до сих пор чувствуешь это одиночество внутри себя? – где-то вдалеке сверкнула молния, озарив темное небо.

– Еще какое. У меня никого нет.

– А как же твои друзья?

– Это все пустое. Они есть, но природа человека такая, что каждый живет ради своей собственной выгоды, я это знаю. Поэтому никто не захочет сам тебе помогать, ему обязательно что-нибудь за это нужно.