Что именно?

Да всё!

Нельзя же быть столь примитивным!

Осознать и пропустить через себя совершенно всё – вашу планету, систему, галактику – необходимо осознать решительно всё, понимаете?

А осознав – вернуться.

Как это куда?! К началу пути. Туда, откуда вы двинулись по тропе осознания. Как это не понимаете? Сложно? Ну, извините, творчество, особенно высокое, оно не перед всеми раскрывается!

Аукцион, устроенный стараниями Туринка, прошёл как по маслу. Следя за аукционистом я лишь диву давался как ловко, он расхваливает собранный нами на свалке хлам. Другим поводом для удивления являлась почтеннейшая публика, вступавшая в борьбу за обладание куском камня или той жестянки, не имевшей никакой ценности.

Ну, это я так считал.

Угу, зная подлинную историю обретения этих, кхм, сокровищ. Цены, хочу заметить, были такие, что моя жаба, прежде недовольная условиями нашей с Турином сделки, то и дело хлопалась в обморок видя поистине космические цены. Так, тот же башмак, доставшийся представителю некого модного Арт-хауса, был продан за без малого сотку.

Миллионов!

А как иначе? Это же мог быть башмак Самого!!!

К слову, вся эта вакханалия, широко освещаемая на профильных каналах, удостоилась лишь краткого упоминания в серьёзных СМИ, которые вскользь заметили возвращение человечеству вещей великого Мастера.

М-да… Подобная картина – печалила. Кому как не людям, прежде сходившим с ума от возвращения утраченных шедевров, сейчас так же бурно радоваться появлению личных вещей мэтра?

Но увы.

Всем было пофиг и моя паранойя, немедленно пробудившаяся от дрёмы, немедленно свалило сей печальный факт на Древнего, всеми силами боровшегося против моей популярности.

Согласитесь, удобно, когда есть некто, на которого можно свалить решительно всё.

В результате, уж не знаю чьими стараниями – Древнего, или банальной людской ленью, но аукцион прошёл без лишнего шума, чему, впрочем, я был рад, тоже не желая привлекать лишний шум.

Последнее, прежде всего, касалось моего шедевра, оценённого, как мы и договорились, в семьдесят два миллиона, о чём я сообщил аукционисту, притащив полотно с собой.

На немедленно последовавший вопрос – а не желает ли автор выставить своё произведение на торги, я лишь гордо улыбнулся, а после, пресекая начавший было зарождаться шум, объявил, что мои картины должны принадлежать всем, а не кучке толстосумов, спешащих утаить прекрасное от простых людей.

– А потому! – Мне пришлось сильно повысить голос, перекрывая выкрики, несколько оскорбительного содержания: – Я передаю полотно музею! Безвозмездно! Ради искусства и человечества!

Наградой мне послужили редкие хлопки, и, куда как более многочисленные жесты, истолковать которые можно было только как сомнения в моей вменяемости.

Да пофиг!

Картина, оценённая в семь десятков миллионов, с небольшим хвостиком, отправилась в планетарный музей, взамен одаривший меня справкой о пожертвовании.

Ага!

С указанной в ней суммой, которая, слава местным законам, освобождала вашего покорного слугу от уплаты налогов со средств в вышеуказанном размере, прошу прощения за канцелярщину.

Остальное было делом техники.

Вызванные в ангар банковские клерки, лишь крякнули, увидев горы мешков, забитых купюрами разного достоинства. На их вопрос о происхождении средств была предъявлена справка о выставлении мною множества лотов и проведении открытых торгов, что позволяло мне положить средства в банк в любой удобный момент.

Скривившись, матеря в душе художника, сначала отказавшегося от безнала и потребовавшего наличку, а после изменившего своё решение, клерки, вызвав подкрепление, принялись за работу, и когда та, спустя неделю была завершена, предъявили мне счёт. По полной – и за свои услуги, и за налоги, взятые ими с меня по самой высокой планке.