Люся выросла в театре… Нет, к сожалению, к артистам, к этому уникальному, замешанному на особых дрожжах, племени она не имела никакого отношения. Она жила там, за сценой, в кулисах. Вряд ли кто-то замечал маленькую девочку, прошмыгнувшую темным коридором, или играющую в одиночестве среди реквизита. Ее время начиналось утром, пока артистов в театре не было, и заканчивалось с их приходом. Бабушка Юля работала в театре дежурной и гардеробщицей. Была одной из тех незаметных женщин, что играли Его Величество Театр, как короля играет свита. А вы думали, театр играют только артисты? Ха-ха. Люся с самого детства знала театр с изнанки. Задний двор за высокой кирпичной стеной: здесь выбивали костюмы – фашистские мундирчики со свастикой и средневековые камзолы, шитые серебряной тесьмой. Полутемное фойе с роялем и картиной Айвазовского «Девятый вал». Буфет для артистов на втором этаже, куда простым смертным хода нет, и где в очереди за граненым стаканом чая и бутербродом с сыром стоят Баба Яга – тот же Василий Петрович – Дед Мороз и соседка по дому Полин-Митревна – костюмерша. В костюмерной Люсе доставались самые красивые лоскутки.

Она показывала сестрам, Эле и Ленусе, свой театр. Здесь, в ее театре всегда было тихо и сумрачно. Только дежурное освещение. Большие пространства кутали углы в серые тени, теплые и пыльные. За сценой можно было найти огромную мягкую куклу Шапокляк, дублершу живой артистки на тот короткий момент, когда рассвирепевший лев Чандр швыряет ее в оркестровую яму. Поиграться с ней, перебрасывая тряпочное чучело друг другу. Пройти полутемным коридором второго этажа между высокими дверями «Директор», «Художественный руководитель», зайти в репетиционную и побрякать на пианино. Можно шуметь сколько угодно, в театре никого нет. И весь он принадлежит сейчас Люсе.

Она видела все спектакли. Не по разу. И приключения семейки каких-то придурочных грибов, этот спектакль показывали на новый год, и она смотрела его день за днем, стоя в самом дальнем углу зрительного зала, там, куда ее запускала билетерша. А сидя ей, маленькой, было ничего не видно за чужими спинами. И местные постановки: «Коварство и любовь», «Соломенную шляпку», «Дом», и спектакли заезжих гастролеров.

Однажды, она тогда училась в пятом классе, в город приехала французская пантомима. Настоящие французы. Всего один спектакль. Билетов, конечно, было не достать, да они и не пытались. Бабушка пообещала пропустить Люсю с мамой. Но они опоздали. Все из-за мамы. Она прособиралась: причесаться, нагладить платье, накрасить глаза. Чего там краситься-то? Все равно в темноте сидеть. В результате они пришли поздно: в дверях служебного входа встал цербер-администратор: много вас тут, халявщиков, идите за контрамарками. А контрамарки – не для всех, для родственников и знакомых лиц, гораздо более значительных, чем театральная гардеробщица. Но Люся сдаваться не собиралась. Оставив маму на улице у входа в театр, она обежала здание, открыла калитку в кирпичном заборе. «Золотой» ключик ей дала бабушка, провести не смогла через кордон, но путеводную ниточку подкинула. Пробежала задним театральным двором и позвонила в звонок на неприметной, совсем не парадной дверце. Это вход в хозяйство костюмеров и бутафоров: швейку и склады костюмов и реквизита.

– Ты чего тут, Люська? – костюмерша открыла дверь.

– Полин-Митревна, пустите нас с мамой. Мы на спектакль пришли, а там уже не пускают.

– Да? А ну как поймают? Мне за вас по шапке получать не охота.

– Ну, вы просто дверь пока не закрывайте. Мы проскочим. Я дорогу знаю.