У Курта на самом деле рот наполнился слюной, так аппетитно выглядели угощения, и он на время забыл о том, что Йоганн собирался поговорить с ним о каких-то серьезных вещах. Они выпили, закусили сыром и принялись за горячие, еще дымящиеся колбаски, сопровождая каждый отрезанный кусочек подцепленной на вилку коричневой, тушеной в утином жире, капустой.

Леманн первым очистил свою тарелку, закурил и, одобрительно поглядев на уплетающего за обе щеки Курта, заметил:

– Хороший аппетит – признак душевного здоровья. – Он стряхнул пепел в стоявшую перед ним тарелку и добавил: – Оно тебе понадобится сейчас, потому что мне придется объяснить некоторые вещи, касающиеся наших с тобой взаимоотношений.

Курт замер с вилкой, поднесенной ко рту.

– Нет, нет, ничего такого, что может испортить тебе аппетит. Ты доедай, – и Леманн поднял кружку, в которой плескалось еще на треть недопитого пива, – все позитивно, – и он с наслаждением опустошил ее до дна.

Курт замер на мгновение, но потом решил, что не стоит выказывать какое-то волнение, к тому же он действительно проголодался, а еда была такой вкусной, что он доел все до последнего кусочка и затем, сев поудобнее, приготовился выслушать все то, что Йоганн приготовил для него вслед за замечательным ужином. Но благостное настроение потихоньку стало улетучиваться, этому способствовало то выражение лица, которого прежде Рихтер у Леманна не наблюдал.

Йоганн стал очень серьезен, его профиль заострился, демонстрируя мраморную холодность. «Я, наверное, никогда не избавлюсь от оценки созерцаемых мной предметов, людей и животных с точки зрения художника», – подумалось Курту. Он ведь решил, что рисование – не его стезя, но вот от подобных ассоциаций увиденного с его изображением на холсте избавиться не получалось.

– Дорогой мой юноша! – Йоганн начал на одной ноте, он закурил вторую сигарету. – Я старше тебя не намного, на семь лет, но уже с трудом представляю себе, что чувствуют парни в восемнадцать, как они переваривают в своих мозгах всю информацию, доступную их глазам, ушам и… – он постучал себя по носу. – Поэтому я провел с тобой почти месяц в тесном общении и, кажется, понял, кто ты, чем интересуешься, как воспринимаешь действительность и как способен реагировать на эту, открывшуюся перед тобой новую, реальную жизнь.

«Вот и ответ на мой вопрос», – подумал Курт, вспомнив возникающие у него порой сомнения в искренности интереса Леманна к нему как к просто приятелю, другом он все-таки считать себя не решался. Он ничем не выдал своего удивления после этих первых, как было понятно, лишь вступительных слов Леманна, только крепче стиснул побелевшими пальцами поручни сидения. Почувствовав возникшее напряжение, Йоганн продолжил:

– Но, поверь, я был вполне искренен во все время нашего общения. Мне было и интересно, и комфортно с тобой, ты нравишься мне, иначе мы расстались бы в первую неделю знакомства. Но прежде, чем я выскажу тебе комплименты, перейдем к не прикрытой фиговым листком реальной картине сегодняшнего дня. Ты избегаешь разговоров на политические темы, но политика пронизывает все общество, и не только в Германии, но в сегодняшней Германии особенно. Тебе придется взрослеть и, поверь, быстрее, чем кажется. Никаких слюнявых рассуждений о психологии нежного юношеского возраста. История современного миропорядка тебе и миллионам твоих сверстников не оставит шанса укрыться в каком-нибудь межвременье.

Йоганн остановился, лицо его расслабилось, и он улыбнулся:

– Все-все, я лишь задал тон, не обращай внимания на пафос, нелегко после бесконечных митингов и встреч наподобие той, которую ты видел, когда подошел к нашему столу, вернуться к нормальной речи. Давай, действительно, перейдем к делу.