В самодельной теплице на фундаменте из старых просмоленных шпал его дожидается Мария. Геннадий вытряхивает ведро на гряду. Пес тут как тут.

– Тьфу! Навозник! – В сердцах жена взмахивает граблями вслед довольному Мальку, который с полным ртом навоза с червями несется из теплицы на огород. – Ген! В последний раз они у тебя в подвале зимуют! Чем хлев хуже? Тепло!

– Не так тепло. Им особый температурный режим нужен.

– Свекла твоим навозом уже провоняла вся! И картошка!

– Помыть что ль сложно?

Они с Матюхой как раз собрались пойти проверить сеть на ночь, да тут Машка пристала со своей грядкой. Матюха вызвался идти один, но без взрослых к Великой его не пускали. Он расплакался. Мать с бабкой стали на него ругаться и совсем довели до истерики. В конце концов не выдержала Дашка, бросила свою математику и потащила брата к реке с таким грозным лицом, как будто задумала утопить.

Упершись плечом в помытое стекло, Геннадий наблюдает за супругой, которая граблями растягивает навоз по гряде. На днях она перекрыла крышу, и в теплице под вечер солнечного дня жарко, как в натопленной бане. Струйки пота словно гусеницы-вредители ползут по спине под рубахой.

С огорода раздались голоса детей. Первым в парник ввалился Матвей. На входе он зацепился ногой о шпалину и чудом не расквасил нос.

– Папа! Папа! Там дядя!

– Какой дядя? Где?

Малыш задыхался от волнения:

– Голый! В сети!

– Утопленник, – объяснила Даша, которая следом за братом перешагнула высокий порог. Лицо у дочери под веснушками было бледное-бледное.

По дороге с реки Матюха успел сообщить о происшествии Никитке, а он, ясно, побежал делиться новостью с бабушкой. К Ерофеевне как раз зашел за самогоном Валерка Христович, за ним – Андрюха Евстафьев, и к тому времени, как Геннадий с супругой – детям в этот раз было велено остаться дома – добрались до заводки, на берегу Великой собралась половина деревни. На траву уже вытащили сеть с бледным утопленником огромного размера.

Андрей Евстафьев с сигаретой в зубах сидел на корточках под ивой на берегу. При виде зятя он вяло махнул ему рукой. Серебристые листья над его головой мелко дрожали от холодного речного ветра.

– В город в полицию, наверное, позвонить надо? – Геннадий нащупал мобильник в кармане разгрузки.

– Позвонил уже, – навстречу выступил Борис Прилуцкий в оранжевой ветровке.

Вот тебе и ладан. Геннадий сунул телефон обратно в карман и отвернулся к реке, чтоб не глядеть на белого мертвеца. На волнах играли янтарные блики.

Старушки в своем кругу обсуждали чрезвычайное происшествие:

– Уголовник, небось.

– Убийца?

– Или насильник…

– Може, беглый. Вчера вон по телевизору в новостях показывали… – Катерина Ивановна не договорила и обернулась к низкому травянистому спуску.

Со стороны церкви к Великой шагал батюшка Власий. Из запоя он так и не вышел, что прихожане поняли еще издали по его походке. Медленно и с великим трудом он спустился к берегу и обвел люд осоловелым взором:

– Откуда приплыл?!

Сначала вопроса не поняли. Потом Геннадий указал в направлении против течения.

– Ты, ловец человеков, ступай домой! А мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов, как в Писании сказано! – Молвил святой отец с гонором, какой, бывало, просыпался в нем во хмелю и ткнул перстом Геннадию в грудь. Тот отступил на шаг.

Ногой в летней туфле отец Власий попытался столкнуть утопленника вместе с сетью в реку, но не рассчитал сил, споткнулся о труп, и сам оказался в воде.

Купание не отрезвило его, но даже напротив. Когда Геннадий с Прилуцким вытащили священника на берег, тот с трудом поднялся на ноги, заново обнаружил покойника и тихонько затянул «вечную память».