Времени был двенадцатый час. Фонари в Ящерах не горели, кроме единственного за частоколом на пристани. Если внутрь не заберется, то хотя бы сверху с забора рассмотрит всё хорошенько. Так он думал, но не успел подойти, как услышал голоса. Двое стариков шагали по большаку с дальнего проулка. Он затаился под забором, весь обратился в слух и боялся двинуться с места.

За двумя стариками потянулись остальные. Ворота пристани отворились и затворились опять. Из-за частокола слышалась нехорошая возня. Что-то говорили, но слов было не разобрать. Со двора мужики перешли в большую домину, которую Андреев тесть называл святилищем.

Он прижал ухо к бревнам и приготовился слушать, но, когда из-за стены заиграла музыка и раздался мужской хор, его вдруг обуял такой ужас, что ноги сами понесли по берегу прочь. В избе у себя он выпил столько самогона, что не помнил, как засыпал.

– Говорили вы, батюшка, что в этой домине они хранят сети и снасть, а молятся у себя в жилищах.

– Может, в обычные дни у себя, а по каким-то событиям и вместе собираются. Думаешь, много я об их вере знаю? В своей-то дай Бог разобраться!

– И на христианскую молитву это похоже не было. За стеной вроде гусли играли, и слова такие: «бяш-бяш-бяш», а может, «яш-яш-яш». То ли телку зовут, то ли считалку считают. Еще мимо реки, когда обратно бежал, я вонь почуял.

– От испуга случается, – кивает отец Власий.

– Да не от испуга! А такая, как тесть рассказывал. То ли как сера жженая, то ли рыба тухлая или водоросли гнилые, а потом…

– Говорил я тебе, чтоб не лез к соседям?!

Андрей молча глядит на тарелку, где осталось еще несколько нарубленных ножом брусков толстого домашнего шпика.

– Вот что, Андрюш, я решил. Ни единого греха тебе больше не отпущу. Гори в аду!

– Да есть ли тот ад, батюшка?

– А вот и узнаешь! – Власий делает злорадное лицо.

– Еще кое в чем признаться хотел, да уж не буду, наверное.

– Да и не надо! Какой прок с этих исповедей? Сами себе душу облегчите – да по новой грешите, а мне только слушать! Видит Бог, тяжек крест службы приходской. Давно в монастырь к братии сердце просится.

– Только на той неделе вернулись.

– И напрасно, как Бог свят.

Андрей берет со стола бутыль. Власий обиженно прикрывает свою рюмку ладонью.

– Ничего, что закурю?

– Кури, Бог с тобой.

Андрей поискал глазами и не нашел жестяную крышку от банки с огурцами, которую видел только что и собрался использовать вместо пепельницы.

– Сам-то не хочешь к нам в обитель?

– А со скуки не помру? Дела там у вас никакого.

– Господу служить не дело что ль? – Тихо возмутился священник. – Заутреня, вечерня, по праздникам еще отдельные службы. В остальное время отдыхаем, беседуем: словами промеж собой, а в мыслях – с Богом.

– Если так хорошо в монастыре, то что же сами там не останетесь?

– А приход я на кого оставлю? Тесть твой, смотри, как постриг принял, про Малые Уды и не вспоминает.

– А что у него в Малых Удах осталось? Теща померла, Анька в городе.

– Не в том дело, – сказал Власий.

– Летом комаров, небось!..

– Ни одного! Семь верст исходил преподобный Тарасий по лесу, чтобы место для обители выбрать. Воздух лесной. Птички Божии поют. Рядом озерцо.

– А в озере рыба есть?

– Не проверяли. Зато скажу, что родник в это озерцо впадает благодатный. Каждое утро, только проснемся, всей братией к нему напиться спешим. В городе такой водицы нет.

– При чем тут город? Будто я в Псков когда собирался?

– А что, думаешь, Анька к тебе в Малые Уды воротится?

– Говорила, что согласна.

– Сегодня согласна, а завтра опять шлея под хвост попадет. Сам ты сколько раз на исповедях мне жаловался: то ей не так, се не эдак. Недаром сказано: баба как горшок, что ни влей – всё кипит.