Когда она, после долгих мучений, оказалась наверху и глубоко вдохнула сырой и вязкий, как кисель, воздух, земли внизу видно не было. Она перелезла на другую сторону, но попытка опустить левую ногу оказалась неудачной. Правая ступня скользнула по влажному металлу кожаной подошвой и, не удержавшись, больно ободрав руку, Таня полетела вниз.

Она не почувствовала боли от ушиба и не вскрикнула; она ошеломленно села, и отряхивая плащ, увидела, что правый его рукав порван. Она потрогала свисающей у локтя клок материи и рассмеялась. Ей вдруг стало нестерпимо смешно оттого, что среди бела дня, в центре города, под носом у полиции она лезла через запертые ворота: – «вот до чего доводит однообразие!» – Но оторвавшись от созерцания порванного рукава и подняв голову, она увидела две словно выплывающие из облака фигуры. У нее оборвалось сердце, и почему-то вспомнилась детская считалка: «вышел месяц из тумана…» Незнакомцы не были в полицейских формах; один из них был старик, лицо другого – породистое и красивое – показалось ей надменным.

– Вы улыбаетесь? – заговорил незнакомец с породистым лицом, наклоняясь и протягивая ей руку, темно-карие глаза глядели на нее с приветливым интересом. Вблизи он выглядел гораздо старше, чем показался ей вначале; морщины на его лице были неглубокими, но их было множество, и они были везде: вокруг глаз, на лбу, на щеках, на подбородке. Над правым виском, нарушая их четкий росчерк, блестел след ожога. Высокие черные брови красиво изгибались, наверно из-за этого изгиба его лицо показалось ей надменным.

– Вы не ушиблись? – спросил старик.

Он сразу же понравился ей. Позже, когда она узнала, что его звали Натан, Натан Гердт, он стал ей еще симпатичнее. У него были белые, поредевшие и тонкие, как пух волосы, и очень белое, будто обесцвеченное лицо, маленькое, с мелкими аккуратными чертами. Он тоже глядел приветливо, но немного рассеянно.

Второй незнакомец рассмешил Таню, он сказал:

– Трудно свалиться с неба и не ушибиться.

Отряхивая безнадежно выпачканный плащ, она сказала, что свалилась не с неба, а с ворот, которые, к счастью, гораздо ниже. Она попыталась объяснить, зачем ей понадобилось перелезать через ограду, но получилось как-то несвязно; она и сама не очень понимала зачем. – От нечего делать, – наконец определила она.

– Назовем это лучше любознательностью, – с улыбкой поправил ее второй незнакомец.

– А Вы? – спросила Таня, – Вы пришли оттуда? – и махнула рукой в сторону утонувшего в тумане черного здания.

– Нет, мы вошли, – он обернулся, но и за его спиной не было ничего, кроме плотной стены тумана, – …здесь неподалеку, и услышали, как зазвенели ворота.

– Но вы имеете какое-то отношение к этому банку? – и она опять махнула рукой.

– Имеем, – ответил обладатель породистого лица. – Я – самое непосредственное, а это мой гость.

– Натан Гердт, – представился старик, – музыкант.

– Натан!? – переспросила Таня и поглядела на него, как на привидение, потом перевела взгляд на его спутника и заметила в петлице его светлого пальто белый цветок. Она вдруг почувствовала жгучее любопытство. – «О, где моя изобретательность!» – испуганно думала она, понимая, что ее сейчас могут выставить.

Некоторое время все молчали.

– Кажется, я все-таки порядочно ушиблась, – наконец пожаловалась она, поморщившись и заведя руку за спину. Спина и особенно поясница действительно немного ныли.

– Будем надеяться, что ничего серьезного. А Ваше имя…

– Таня, – сказала она.

– Антонио Альберти, – наконец представился незнакомец с надменными бровями. Конечно, он разгадал ее хитрость; он смотрел на нее с тонкой, понимающей улыбкой. – Вы ведь понимаете, я не могу Вас отпустить так… не оказав никакой помощи. Тем более, что сам я очень часто оказывался жертвой собственного любопытства. – Он повернулся к Натану Гердту, как бы приглашая его подтвердить это, но музыкант ответил ему быстрым растерянным взглядом и отвел глаза.