– Запомните, щенки, – обращается Второй к измученным первогодкам, – вы еще сами не знаете, на что способно ваше тело. Вы думаете – все, это невозможно, и это невозможно, а тело делает и то, и другое, и третье, и еще часами делает всю эту «невозможную» работу. Поверьте, резервы неистощимы, вы можете бегать, пока не сдохнете окончательно. Это вы потом почувствуете, а пока вы и на миллиметр не приблизились к этому рубежу, так что не хрен косить и на жалость давить. От ваших слез у меня только злость повышается. Когда вижу, какие вы маменькины сыночки, а не бойцы спецназа. Это звание вы должны заслужить, можете мне поверить, просто так вам его никто не даст. Мы вам его просто так не дадим. А если оно появится у вас когда-нибудь, будьте уверены, за него вы любому глотку перегрызете. За малейшее сомнение или неуважение прирежете падлу, ясно?!!

– Так точно! – кричат щенки.

– Вы кто!

– Спецназ!!!

– Что вам сниться?!

– Море крови!!!

– Спецназ!

– Тэ-э!!!

Кажется, дыхания на последний крик хватило только у Пашки. Гаврила двигается на автопилоте, машинально переставляя ватные ноги, закатывая глаза, а слюна течет по подбородку.

– Гаврила, щен поганый, тебя команда не касается?! – Первый с разбегу в прыжке бьет Гаврилу в загривок.

Гаврила бухается в снег.

Гаврила плачет навзрыд, заходясь в агонии, заглатывая воздух широко распяленным ртом.

– Встать! – орут оба.

Солдат пытается поднять непослушное тело, но руки подгибаются и он валится на снег, тихонько воя от бессилия и ужаса.

Первый бросается на него сверху и бьет ороговевшим кулаком в «сферу». Титановые пластины в ней жалобно гудят и брякают при каждом ударе.

– Гондон, что, не встается?! – удары сыплются один за другим, – приказ сержанта выполняется без промедлений! Без раздумий! Сказано – в окно сигай, и похрен, что там девятый этаж – сигай! Сказано – в огонь, на пулемет брюхом – не думать – делать – это – сержант – сказал!..

– Вы товарищей своих тем самым спасаете, – Второй спокойно смотрит на экзекуцию, – своей жизнью всех друзей своих спасете. Солдату в таких случаях нельзя думать. Сержант для вас – все! Пашков, отжимайся, пока этот урод не встанет.

– Есть! – Пашка в тысячный за это утро раз бросается в снег, принимает упор лежа на кулаках и начинает отжиматься, с каждым отжиманием ведя физический счет:

– Раз… Два…

– На две костяшки встань, – напоминает Второй Сержант. Как это осуществить, находясь в снегу по локоть, Пашка не знает, но тут же послушно прилаживается на две первых фаланги костей кулака, даже не думая о том, что сержанты сквозь снег видеть не могут. Сержантскую науку Пашка впитал в себя, как надо.

После бега отжимания кажутся отдыхом, но только первые раз тридцать. Снег под телом от пышущего жаром солдата сразу примялся и слегка растопился, разбитые кулаки в ледяном насте не ощущаются, а пот заливает глаза. Считает он уже не так громко, начиная уже сам подвывать от усилий.

Первый встал с Гаврилы, напоследок пнув в бочину.

– Вставай, урод, – спокойно говорит он своему бойцу, – пока не встанешь, мы твоего товарища по группе вконец закачаем. Потом он сдохнет, и мы его переведем. А ты останешься…

– Нет, конечно, ты можешь лежать, отдыхать, – мирным тоном подхватывает Второй, – хочешь, проводим до казармы, до тепла, переоденешься наконец в сухое, пообедаешь без спешки, не на время. Я отвечаю, никто тебя не тронет. Вечером спокойно переведем тебя в другую роту, в мотострелки, в «гансы». Там нет таких учений, тренировок, таких сержантов, нет ежедневных «качей», по ночам там не бегают, а спят, не считая плановых сборов и общих тревог, конечно. «Духов» там бьют, понятное дело, как и везде, но тебя-то уже не тронут. Ты вон какой здоровенный парень, ты – мужик! Три недели в спецназе продержался, шутка ли?!. Там тоже не дураки сидят, все понимают. Уже за одно это тебя будут уважать и через пару-тройку месяцев, глядишь, и сам станешь на сержантскую должность, потом и старшиной всей роты. Примеров тому – масса…