На шум появилась еще одна фигура – низкорослый горбоносый боевик средних лет настороженно посматривал на веселящегося детину и на пленников, исподлобья наблюдающих за происходящим. Спросил что-то сиплым, невыразительным голосом. Детина ответил, ткнув пальцем в Пашку и продолжая смеяться. Горбоносый криво усмехнулся и покачал головой. Слегка отстранив детину, вошел в сарай, деловито осмотрел засовы на кандалах, попинал мощные цепи и вышел, промычав что-то себе под нос.

Уходя, бросил несколько слов напарнику. Тот кивнул, шагнул за порог и уселся на пеньке, установленном таким образом, что, сидя на нем, было видно все происходящее в сарае и все находящиеся в нем, как на ладони.

Продолжая время от времени посмеиваться, крикнул Пашке:

– А ты шутник, да, солдат? Смерти не боишься, да?

Пашка пожал плечами:

– Может, и шутник, может, и солдат. А ты что, такой смелый нохч и смерти боишься? – не удержался от того, чтобы не подковырнуть абрека.

– Нет, не боюсь, – потерев заслезившиеся от смеха глаза, ответил детина вполне беззлобно, – не боюсь, но и не хочу ее. А ты хочешь, солдат, ты ее просишь, да?

Пашка решил не отвечать на поставленный вопрос. Вместо этого сказал:

– Смех продлевает жизнь. Ты смейся, смейся. А жрать на самом деле хочется. Вы бы хоть хлеба кусок кинули, раз заперли в конуре, как собак.

– А собаки вы и есть, – сощурил черные глаза детина, – а собакам, как у нас говорят, и собачья смерть, – многозначительно закончил.

Ну-ну, подумалось Пашке, вслух же сказал:

– Не только у вас так говорят. А собак все равно кормят

– Значит, вы еще хуже собак, – сделал вывод детина.

Пашка вздохнул:

– Дело твое, думай, как хочешь. Как нам звать хоть тебя? Начальником, что ли?..

– Э-э, какой я начальник, – загрустил чеченец, – был бы начальник, не сидел бы сейчас с вами. Ахмет меня зовут, – гордо поднял он подбородок, – мой отец так называл, я – старший сын.

– Поздравляю, – Пашка скривил лицо, дотронувшись до свербящего бока, – а младший где, тоже здесь где-то? – спросил полуутвердительно. От боли события вчерашнего дня всплыли с отчетливой ясностью. Пашка заскрежетал зубами.

На вопрос боевик ничего не ответил, нахмурился только, потемнев лицом. Посмотрел на Пашку и отвернулся.

– Ахмет!.. Эй, Ахмет, – окликнул Пашка загрустившего чеченца, – скажи лучше, почему нас сразу не убили?

Виталя с Адрияном одновременно подняли головы – этот вопрос волновал их не меньше.

Ахмет некоторое время молчал, раздумывая, отвечать ли пленным русским. Потом вяло пожал плечами:

– Не знаю. Султан хотел вас там порезать, и Абдалла хотел, чтобы вам все отрезали и в рот запихали, как надо. Усман их, это… отговорил, – нашел нужное слово Ахмет, – меня не было, но Абу говорил, что казнить вас будут, на видео снимать, или еще что, тренироваться, что ли, – многие слова Ахмет выговаривал очень смешно. Например, слово «видео» он произносил, как «видио», с ударением на последней букве. Впрочем, Пашке и остальным прикованным было совершенно не до смеха.

Между тем чеченец продолжал:

– А я так думаю, продадут вас просто, как всех продают. Работать будете, кушать дадут. Хорошо будете работать – может, и отпустят потом.

Сказал, словно успокаивая.

Однако и такая перспектива Пашку не устраивала, хотя сидящие рядом парни немного оживились.

– А где ты был вчера, Ахмет? – решил спросить Пашка, – я не помню тебя.

– Не было меня, – чеченец почему-то отвел глаза в сторону, – не было, – и добавил совсем тихо, но Пашка все же расслышал, – и слава Аллаху – не люблю я этого… всего, – и еще что-то проворчал по-своему, чего Пашка уж никак не смог понять при всем своем желании.