На Сахарова даже в бытовом плане повлиять было сложно, а уж корректировать его идеи – тут любовь, власть, репрессии были бессильны.

Как-то я сказал ему:

– Вы, Андрей Дмитриевич, в своих требованиях и предложениях некий приемлемый для вас компромисс могли бы допустить.

– Знаете, Юра, в моих предложениях и требованиях этот компромисс уже заложен.

Вероятно, они были счастливы. Восемь лет до Горького. И в Горьком, несмотря на слежку, голодовки и болезни.

Они держались вдвоем и вдвоем вернулись в 1986 году в Москву.

22 декабря два не очень молодых и не очень здоровых человека – мужчина и женщина – сели в поезд. Такое замечательное произошло событие в их жизни: они вместе вошли в вагон.

Андрей Дмитриевич был так поражен этой обыкновенной человеческой возможностью, что описал ее в дневнике. Семь лет ссылки (без месяца) он временами провожал Елену Георгиевну на вокзал до московского вагона и возвращался в горьковскую свою, прослушиваемую и просматриваемую, квартиру беспокоиться о неважном здоровье жены и ждать.

Бог одарил Елену Георгиевну и Андрея Дмитриевича любовью и тем защитил их. Они были хорошей (как чувствовалось им) и не вполне правильной (по мнению тех, кто точно знает, как кому жить) семьей. Степень влияния их друг на друга была ограничена их самостоятельностью и терпимостью.

Люди, нуждавшиеся в их участии и помощи, делали их московскую жизнь разнообразной и насыщенной, но ничего не добавляли в их отношения. Напротив, они расходовали время, которое Андрюша и Люся могли бы провести вдвоем.

Общественное мнение, желая объяснить, как выдающийся советский ученый, трижды Герой и многократный лауреат, превратился в главного врага системы, даже желая его оправдать отчасти, придумало легенду о скверном влиянии жены.

Ну да, у нее характер! Она с боем могла вынудить его сменить старую кроличью шапку или спорить по поводу статьи. Он даже прислушивался к ней, если находил серьезный аргумент, но если был не согласен с услышанной мыслью, кто бы его переубедил?

Иногда из чувства самосохранения, из-за опасения за близких и окружающих Елена Георгиевна пыталась уговорить Андрея Дмитриевича чего-то не делать, но у нее ничего не получалось.

Зато он дарил ей цветы, писал стихи и принимал на себя всю горечь агрессии, которая приходилась на ее долю. Доля была велика. Он защищал ее как единомышленника и как свою женщину и даже влепил пощечину одному именитому негодяю, оскорбившему ее в книге.

…Они уезжали из Горького как люди. Она хорошо знала маршрут. На нем у нее воровали рукописи, высаживали из вагона, унижали, мешали добраться до врачей. Он же ехал в Москву из Горького в первый раз. Его очень волновало, будет ли холодно в столице, потому что ей с больным сердцем нельзя было выходить на сильный мороз. О себе он, по обыкновению, не думал. Они вспоминали друзей и предполагали жизнь в своем доме. Она кормила его обязательной в поезде и теплой еще курицей, потому что ничего холодного он не любил. Это был нормальный выезд мужа и жены, с той лишь особенностью, что покидали они город, из которого не надеялись выбраться, и даже подыскали себе место на горьковском кладбище… Но умер он в Москве через три года жизни, о которой еще рано напоминать. А может быть, уже поздно.

Оставшись без него она продолжала жить, и думать, и действовать, как если бы он был рядом. Есть его архив, есть книги и статьи, немногие друзья, есть его мир. Только его самого нет.

– Знаешь, Юра, я все время ловлю себя на том, что формально живу «до и после», а внутренне ощущаю, что мы все время вместе.

Теперь они вместе на все время.