– Ах ты, гнида казематная! Люди этим полотенцем хавальник утирают…

– Люди? – жестко перебил визжащего мужика Зинчук. – Неужто твое?

– А хоть бы и мое? – не унимался фраерок, продолжая «нагнетать».

– Тогда в цвет: ты, чувырла, на человека не похож! – Зинчук продолжил бесцеремонно и театрально вытирать о чистое полотенце грязные ноги.

– Ну, тварь… – Мужичок поперхнулся слюной от такой неслыханной дерзости. – Ща порву, сука! – завизжал он, пытаясь истерически-демонстративно разорвать майку на впалой груди.

Но крепкая майка не порвалась, а лишь еще больше растянулась. Бацилла «забился в припадке», тщетно пытаясь порвать майку, но ветхая лишь на вид майка стоически выдержала и это «припадок».

Зинчук смотрел на это представление, не дрогнув ни единым мускулом, лишь презрительно «скорчив» губы:

– Уймись, болезный. Ненароком сам порвешься, и лепила-живодёр[8] не сошьет!

– Угомонись, Бацилла! – неожиданно поддержал Зинчука сиплый голос, раздавшийся из дальнего конца камеры. – Я сам!

Зинчук усмехнулся: ну да, с такой-то раздутой башкой – Бацилла, он и есть!

– Слышь, Пряник[9], чего лыбишься – кантуй сюды! Базар есть!

После слов неведомого заступника Бацилла как-то съежился и прикусил язык. Но когда Зинчук проходил мимо, нарочито зацепил его плечом и злобно зашипел в след:

– Я тебя, суку, еще урою!

Зинчук не удостоил шестерку даже взглядом: он спокойно пересек камеру и подошел к шконарю, на котором восседал обладатель сиплого голоса.

– Я – Хряк, – представился сиплый, – смотрящий[10] на этой хате! Здесь моё слово – закон!

Хряк действительно смахивал на кабана: такой же грузный, неопрятный и вонючий. Маленькие глазки, сидевшие слишком близко друг к другу на здоровом, заросшем рыжей щетиной лице, бесцеремонно разглядывали «новичка». Неестественно вывернутые ноздри дополняли сходство с боровом, превращая широкий плоский нос смотрящего в свиное рыло. На обнаженной груди Хряка красовался большой портак[11] – крест на цепи. Крест, выполненный в виде трефовой масти, гласил однозначно – его хозяин вор. На предплечье красовался череп, нанизанный на кинжал, роза и змея, накрученная спиралью на лезвие. Над змеиной головой Зинчук рассмотрел маленькую корону, и это означало, что Хряк здесь по праву царь и бог.

Новичок неопределенно пожал плечами, а после утвердительно кивнул:

– Принято, Хряк.

– Сам можешь не обзываться: ты – Ключник, – продолжил смотрящий. – Я тебя ждал…

***

Утро в городском парке выдалось на редкость теплым и солнечным, несмотря на позднюю осень. На скамеечке в самом дальнем углу парка сидел невзрачного вида мужичок, лет тридцати пяти – сорока, с пакетиком семечек в руках, которыми сонно кормил слетевшихся, наверное, со всего парка голубей. К его скамейке неторопливо подошел солидный импозантный мужчина с седеющими висками, в дорогом строгом костюме «с искрой» и кожаным дипломатом в руках.

Усевшись рядом с кормящим голубей мужичком, седоватый джентльмен небрежно поставил дипломат рядом с его ногой. Мужичок бросил беглый взгляд на импозантного «толстосума», нервно дернул щекой и возвратился к своему занятию – кормлению голубей.

– А попроще нельзя было вырядиться? – недовольно буркнул он вполголоса, щедро швырнув голубям семок на асфальт.

Седоватый нервно огляделся по сторонам, но никакой опасности не заметил. Парк, как парк: на соседней лавочке сидела молодая симпатичная мамочка с коляской, бегали громогласные дети, шли случайные прохожие.

– Простите, – после небольшой заминки виновато произнес «разодетый» мужчина, – я, как-то, не подумал…

Мужичонка молча рассыпал остатки семечек, плавно поднялся со скамейки, подхватил с земли дипломат и молча ушел прочь. Седоватый с опаской глядел ему в спину, пока тот не исчез за поворотом парковой аллеи.