Великую художницу, дамы и господа, мы оплакиваем сегодня. Эжени Шатань создавала произведения искусства, которые также имеют свои уникальные черты. Память о ней будет жить среди людей. Из ее трудов, которые она оставила после себя и которые я собрал, мои благочестивые руки и мое благородное сердце возведут ей памятник, который она заслуживает, – книгу, которая будет прочнее бронзы и которая сохранит для будущих потомков лучшее из ее гения.

И, дамы и господа, забыв о величайших кулинарных традициях, к которым причастна была и Эжени Шатань, Франция отреклась бы от одной из составляющих собственной истории, уничтожила бы один из прекраснейших венцов своей славы. Я нахожусь в том возрасте, когда люди любят апеллировать к древним книгам, но даже не беря в расчет свидетельства, которые могли оставить наши предки, я обращаюсь к зарубежным путешественникам прошлых веков. Я читаю в их письмах, читаю в их мемуарах, что, завершив свои странствия, они вместо дома возвращались во Францию, чтобы снова наполнить свои сердца ощущением ее могущества, свои глаза – сиянием ее небес, а свои ноздри – нежнейшими ароматами вкуснейших яств. Еще в шестнадцатом веке они писали о жаровнях и погребах как о неотъемлемой части чудесных замков и прелестных ландшафтов. Еще в семнадцатом веке они восхищались военной мощью армии Людовика XIV, совершенством гостиниц и гением наших кулинаров. В восемнадцатом веке бесчисленные путешественники, посещавшие Францию, в лирических песнях воспевали все гастрономические изыски ее провинций, а один из них даже написал, что испил саму душу Франции в «Кло дю Руа» в Вон-Романе и что в любой гостинице, где бы он ни останавливался, столы ломились от изумительно приготовленных блюд.

Дамы и господа, мое страждущее сердце не в состоянии передать все мои чувства перед этой могилой, которую вот-вот покроет земля. Я хотел бы выразить покойной свое почтение и восхищение. Одно из отражений гения этой страны сияло в тебе, Эжени Шатань. Ты высоко и гордо держала знамя искусства, у которого, как и у любого другого, есть свои великие мастера и мученики, свои вдохновения и сомнения, свои радости и поражения. Земля забирает сегодня одну из благороднейших женщин, которая по праву заняла свое место в первом ряду творцов искусства утонченного человеческого вкуса».

В тот вечер всех городских стряпух, многие из которых были небезызвестны, какая-то мечтательная сила притяжения вновь потянула к кухонным плитам. И некоторые из них вдруг увидели, как в тлеющих углях забрезжил наконец свет признания их искусства.

Четыре следующих дня после смерти Эжени Шатань Доден-Буффан обедал и ужинал в «Кафе де Сакс», чем поверг это мирное заведение в состояние непрекращающегося ужаса. Два раза в день в зал, где сидел суровый и непроницаемый знаменитый посетитель, кухарка отправляла дрожащими руками блюда, приготовленные ею словно в бреду. Хозяин, чтобы скрыть свое недомогание и постоянный страх перед возможной вспышкой презрения, делал вид, что с головой ушел в свои расчетные книги: цифры плясали у него перед глазами, пока он находился в ожидании, что вот-вот раздастся раздраженный голос клиента. Доден-Буффан сидел смиренно, не произнося ни слова.

Убежденный, что он должен сохранить память о таланте и искусстве покойной, и преисполненный решимости питаться столь же достойно в будущем, как и в прошлом, после недели скорби и мучений на первой полосе местной газеты он опубликовал объявление, где в торжественных выражениях объявил, что вакансия открыта, равно как открыты двери его дома для преемницы, готовой подтвердить свой опыт и искреннюю страсть к культу гастрономии, которому он сам себя посвятил.