На удивление, такая строгая закрытость и бескомпромиссное настроение не вызывали враждебности в адрес этого правителя стола, по крайней мере, со стороны местного населения. Прославившийся во всем белом свете гурмэ, который родился и прожил всю жизнь в этом городе, снискал для него славы, доселе неизвестной. И постепенно народ стал осознавать истинную природу своей никчемности в вопросах гастрономии перед лицом столь гениального художника.

Безо всякого расчета с его стороны слава Додена-Буффана выросла еще больше с его уходом на пенсию и с таинственностью, которая стала окружать его вдвойне. Он приобрел всеобщее глубокое уважение, смешанное почти с религиозным почитанием, которое, кстати, разделяли и трое его друзей, регулярно посещавших «богослужения», посвященные возвышенному искусству, чей катехизис они знали назубок.

Проезжая мимо, народ поглядывал на закрытый дом на улице Фонтен-дю-Руа, где создавались шедевры, о которых говорили не только в городе, но и во всей Франции, и где проводились незабываемые часы за столом, до которого мало кто был допущен. Иностранцев водили мимо его скромного серого крыльца и зеленых ставен, как водили на экскурсии в «Кафе де Сакс», в ратушу, построенную в милом стиле времен регентства, в церковь, нелепое здание в стиле рококо, в котором неожиданно открылся трогательный романский портал.

Если уж говорить начистоту, страсть Додена-Буффана породила в городе благородное подражание.

Одни, осознав в глубине своей души величие его творчества и полагая, что страсть их великого соотечественника является неисчерпаемым источником чистых радостей, начали привносить в свою собственную жизнь оттенки утонченности. Другие, движимые низменной ревностью, изо всех сил пытались доказать, что вкусно поесть можно не только в доме Додена-Буффана. Третьи, быстро смекнув возможную выгоду от такой славы, поняли, что город, где живет прославленный гурман, может привлечь немало туристов, после чего тут же открылось большое количество небольших трактиров, а гостиницы значительно подняли и без того высокий уровень своих харчевен. Французская кухня в этом крошечном городке в горном районе Юра под влиянием всего одного, но, несомненно, великого человека переживала эпоху Возрождения.

Нужно ли говорить, что нотариус Бобуа, торговец скотом Маго и местный лекарь Рабас, усердные и верные последователи Додена на протяжении многих лет, его посвященные ученики, победители дьявольски сложных испытаний, придуманных мэтром, стремящимся оградить себя только сведущими людьми, были единственными, кто во всех отношениях был достоин своего мастера, если и не из-за их творческого гения, то хотя бы благодаря тонкой способности ценить и наслаждаться.

Поэтому можно считать если не чудом, то весьма необычным стечением обстоятельств то, что муниципальному библиотекарю Трифуйю было вдруг разрешено каждую неделю сидеть в этих огромных плетеных креслах, специально сконструированных таким образом, чтобы у гостя было желание не только отведать пищу, но и, переварив ее, отправиться за добавкой, и в которых раньше размещали свои округлости только три верных апостола Додена.

Итак, однажды зимним вечером, когда Бобуа, Рабас и Маго, пресытившиеся и расстегнувшие пуговички на своих сюртуках, хорошо промаринованные хересом и сдобренные горячим паштетом из белого фазана с острыми специями, сидели в ожидании фрикасе из белых грибов с Шато д’Икем[13], в дверь раздался громкий стук. На улице у двери стоял мужчина, серьезный, запыхавшийся, держа в руках накрытое фаянсовое блюдо.

– Умоляю вас, месье Доден, – сказал Буринг, начальник почты, – немедленно отведите меня в вашу столовую, чтобы, – и тут он жестом, насколько позволяла его драгоценная ноша, указал на блюдо, – оно не успело остыть. Я мчался к вам со всех ног. Уверяю вас, у меня в руках настоящее блаженство. Когда всего мгновение назад я вкусил это, сидя за столом у Трифуйя, мне показалось, будто ангелы сошли с небес, и я понял, что обязательно должен принести вам попробовать этот удивительный шедевр. Ибо Трифуй прямо на моих глазах сотворил это невыразимое чудо…