— Как это? — удивляется сын. — А я так хотел!

— Так, ребятки, мы опаздываем, — специально говорю я, строго глядя на Стаса. Знает же, что я против этой всей химии.

— Мы быстренько, — перечит друг мне и бодро отъезжает с парковки.

— Я сказала “нет”, — холодно отрезаю и — наконец-то! — Стас перестает со мной спорить. Однажды он говорил, что очень злится, когда я не даю ему воспитывать мальчика, но это не его сын, а я смогу воспитать его сама. В жизни Ромы есть один мужчина, который является для него примером, — это мой отец.

К тому времени, когда приезжаем к Олимпийскому, на парковке практически не остается мест, и охранник, тщательно рассмотрев наши удостоверения, пропускает в спец зону. Не люблю пользоваться служебным положением, но иногда приходится.

Стас уходит, а мы с Ромой тормозим возле яркой детской комнаты, где уже играют двое детей. Присаживаюсь перед сыном на колени.

Ты играй, маме нужно поработать. Если что, звони. Или можешь сказать вот этой тете, — указываю на воспитательницу. — Я буду в большом зале в конце коридора. — Подхожу к девушке, которая тут же поднимает на меня глаза. Обращаюсь к ней: — Будьте внимательнее, мой мальчик любит приключения.

— Не переживайте, все будет хорошо! — уверенно говорит воспитательница.

Выхожу из детской комнаты, сливаюсь с толпой администраторов и шагаю в зал. Меня заносит людской волнующейся волной в огромное помещение с кирпичными белыми стенами, того же цвета полом. У дальней стены среди зеркал стоит небольшой подиум с плакатом книги и стойкой микрофона, а перед ним — множество черных пластиковых стульев. Чуть дальше стоят одинокие высокие столики, официанты снуют возле них, организовывая фуршет. Даже игристое вино, очень приличное, выстроилось в стройный ряд.

— Проходи, — Стас ловит меня за плечи и осторожно тянет вперед, огромным телом тараня толпу. — Исмаил скоро приедет. Так, ты будешь стоять вот здесь, рядом с ним. Скоро принесут второй микрофон.

Чувствую привычное волнение, которое легонько покалывает в кончиках пальцев. Я в детстве очень часто теряла сознание на большой сцене, лишь с годами удалось преодолеть этот недуг, чему помогло преподаванием в родном университете. А теперь меня изредка накрывают отголоски прежней эмоциональности только перед большой и важной публикой.

Беру и проходящего мимо администратора книжку в твердом белом переплете с темно-золотой надписью “Услышь себя!”, чтобы справиться с волнением. Средней толщины, внутри черно-белые картинки с эффектом разбрызганных чернил, как будто кто-то делал зарисовки здесь же.

— Нравится? — слышу позади английскую речь.

— Вполне, — сдержанно отвечаю и медленно оборачиваюсь. Исмаил выше меня на пол головы, в темно-синих джинсах, обманчиво простом сером свитере с логотипом именитого бренда и белых кроссовках. Волнистые каштановые волосы уложены гелем, никакой щетины и неизменные очки-авиаторы.

— Я сам рисовал, — гордо заявляет Исмаил. Для мужчины он обладает довольно высоким тембром голоса, эдакий лирический тенор с чуть приглушенным тоном, как будто посвящает в какую-то тайну.

— У вас отлично получается, — вежливо дергаю уголками губ.

— Долгие и упорные труды, Вероника, — мужчина наклоняется и целует мне руку, от чего становится неприятно, но половина женщин, видимо, за нами подглядывающая, недовольно вздыхает. А мне, глядя сверху, удается увидеть длинные ресницы Исмаила.

— Вы уже успели про меня узнать?

— Конечно, ваш выпускающий редактор постарался как следует пропиарить вас за мой счет. — Мужчина достает из заднего кармана белый флаер, где на главном развороте чуть ниже имени спикера написано: “Переводчик Вероника Лаевская”. — Но я не обижаюсь. Вы хорошо смотритесь рядом со мной.