Отложил фотографию. Следом какие-то незнакомые мне люди — кольнула ревность. Всех их с Полиной что-то связывало, за годы без меня она прожила целую маленькую жизнь, о которой мне было мало известно. 

А потом… Потом увидел себя. Я не помнил этой фотографии, и сейчас удивился очень. Мне едва за двадцать, на ногах короткие шорты, сижу на бревне, которое валяется на берегу озера. Худой, смешной даже. Счастливый. Кажется — чужой, сейчас я его не понимаю. Теперь счастье мерится деньгами, я деньгами даже покой совести покупаю — с помощью благотворительности. 

Перебираю фотографии торопливей, хочу увидеть Полину такой, какая раньше была, но здесь совсем нет её фотографий. Нашлась только одна. Я не знаю, когда она была сделана. Полина всегда была стройной, но на этой фотографии худа, до дистрофичности. На лице — одни глаза. Под ними глубокие тени. На губах играет лёгкая улыбка, но я вижу, что она притворяется, она глубоко не счастлива… 

В двери провернулся замок. Я вздрогнул, пойманный на месте преступления. Торопливо собрал фотографии обратно в шкатулку. Я мало кого боялся, но вот встречи с мамой Полины бы избежал с удовольствием. Поди, объясни ей, что я тут делаю через семь лет, после того, как её дочь бросил. 

— Мау, — позлорадствовал кот, понимая, что сейчас я попаду в неловкую ситуацию, и пошёл встречать гостя. 

— Черт, — выругался я. 

В прихожую, шурша пакетами вошла девушка. Около тридцати, волосы осветлены до сияющей белизны, под шубкой обнаружились пара лишних килограмм. Кот громко ей жаловался, что я спёр один ключ, хожу тут и ковыряюсь в хозяйских вещах, а она не понимала. 

— Засранец ты, и голодранец ещё, — почему голодранец не поняли ни я, ни кот, а потом девушка повернулась ко мне и вскрикнула от неожиданности, пакет выронила, из него выкатились круглые баночки кошачьего корма. — Вы кто? 

— Меценат, — сказал я. — И благотворитель. Из роддома. Привёз кошачий корм. 

—  Я полицию вызову, — пригрозила девушка. — Нам чужая благотворительность не нужна. Сегодня корм привезут, завтра телевизор вынесут! 

Я в тот момент понял — если и помогать кому, то только деньгами. К черту неловкие ситуации. И вообще отпустить надо Полину, не думать уже, а ключ выбросить. 

14. Глава 14. Полина

Арина Кирилловна вдруг научилась плакать. Теперь она плакала по поводу и без, просто потому, что умела, и судя по всему искренне наслаждалась своими оперными ариями. В это было сложно поверить, но она орала громче чем сын Дарьи, а тот весил больше четырёх килограмм и вид имел самый, что ни на есть, богатырский.     

— Мне кажется, она голодна, — ревела и я.     

Врач не церемонясь велела мне расстегнуть халат и достаточно больно нажала на грудь. Выступило несколько густых капель. 

— Всё у тебя нормально, молозиво пришло, пусть сосёт. 

— А чего она плачет? Может у неё что-то болит?     

Врач устало закатила глаза. 

— Поверьте, ребёнка, которого лично привёз наш главный спонсор мы обследовали от и до. Девочка совершенно здорова, просто тьфу-тьфу. Все показатели отличные, даже не верится, что родилась на столь раннем сроке… 

Я отвела взгляд, разговор переставал быть удобным. Сунула дочке грудь. Та перестала кричать и принялась сердито сопя сосать. Документы я так и не предоставила, хотя дочке три дня уже. Но какие тут документы, если дочка кричит, а у меня все внутри звенит? 

— И как ты дома с нею собралась быть, — фыркнула Даша. — Ты сейчас не справляешься. 

Её любовь ко мне быстро прошла. Примерно тогда, когда она узнала, что я победила в негласном соревновании рожениц. Она считала, что я захапала себе и богатого мужика, и выигрыш, а это совсем несправедливо. Нужно делиться.